Дорога к счастью
Шрифт:
Харитон не ожидал такого поворота событий и от неожиданности растерялся, неловко завертел шеей, вспотел и бегающими глазами глянул в сторону поля, но промолчал, вспомнив, что был весной такой грех. Когда пахал поле, то действительно – по ошибке! – заехал плугом на межу, и теперь граница почти на три вершка переместилась в сторону соседа, уменьшив его надел.
Федор разгладил седую бороду, покачал лысой головой, блестевшей от пота в лучах заходящего солнца, и посмотрел на сыновей, которые сидели на телеге и уплетали вареную картошку.
– Вот, сынки, до чего корысть доводит – чужую землицу
– На кой черт мне твоя земля нужна, у меня своя есть, хоть и малый клин, зато свой, – покраснев и смутившись, как ребенок, застигнутый в шалости, проговорил Харитон, стыдясь, что запамятовал и не восстановил межу. – Следующей весной сам запахивай межу, если жаба давит.
– Ох-хо-хо, – тяжело протянул Федор, трясясь скрюченными плечами. – Я табе всегда уважал, ты же не хапуга какой-то там. Ты сильный и правды не боишься, всегда все прямо говоришь. Вот и я табе сегодня все прямо сказал, хочется, чтобы по совести было, а землицы-то у табе поболее моей будет раза в два.
Тень враждебности пробежала по лицу Харитона, он нарочно отвернулся от собеседника, опустил голову, сгорбившись, как под тяжелой ношей, и посмотрел на выжженную солнцем землю. Его душу разрывала тяжкая вина.
– Может, я и виноват, но злого умысла у меня не было, – выпрямившись во весь рост и выпятив грудь, громко сказал Харитон. – А насчет того, что земли у меня больше, так у меня и сыновей больше. Ты не переживай сильно, после дележа сравняются доли наших детей.
Федор, поставив перед собой палку, оперся подбородком на лежащие сверху кисти рук и испытующе искоса поглядел на соседа. Заметив, что у Харитона от волнения побагровела шея, понял, что тот признал вину. Закряхтев, Федор перекрестился:
– Прости господи! – он вздохнул полной грудью и почувствовал в душе покой, гнев и злость испарились. Тяжело опираясь на палку, подошел к Харитону и, будто не было прежнего разлада, завел разговор о погоде, которая вечно мешает его задумкам: – Больше месяца пролетело, а дождя как не было, так и нет. В низине да ближе к лесу пашня влажная – все зелено и колос добрый, а вот на пригорке дрянь зерно, жалтеть начало.
Жмурясь от закатных солнечных лучей, он с тревогой осматривал поле.
– У меня тоже, – тяжело вздохнул Харитон. – Дождя надо. Если сено не уродилось, так хоть соломой скотину зимой сохранить.
– О-хо-хо, о дожде и думать нечего. Вон как солнце жжет, – с огорчением отметил Федор. – Каждый год, черт возьми, чаго-нибудь да случится: то высушит, то зальет. Одно божье наказание.
– Прошлое лето тоже засушливым было, урожай плохой собрали, часть семян на муку помололи. Как селяне этот год жить будут? – развел руками Харитон.
– Все одно: серпы зубрить надо, вон уже колосья наливаются, враз побелеют. Не успеешь собрать – осыпаться начнут.
– По такому жнивью серпы без надобности, косой убирать самое то, – виновато улыбнулся Харитон, повернувшись к соседу.
– Еще есть надежда на картофляники. Напечем, что бог даст, да, может, зиму и переживем. Крестьянам-то паны помогут, не дадут с голоду пропасть, а нам самим выживать, в кабалу попадать негоже.
Они глянули друг на друга и рассмеялись. Федор, одной рукой держась за живот, другой – за палку,
– Встряла эта межа между нами, будь она неладна, – проговорил он сквозь смех. – Столько лет бок о бок живем, никакого раздора промеж нас не было. Надо нам собраться, обо всем поразмыслить – и жить спокойно, без скандалов, по справедливости.
– Правильно говоришь. Заходи вечером, яблочным вином угощу.
– Спаси бог. Нельзя мне голову дурманить, а соседям грех ругаться.
– Дядька Харитон, – бодро соскочил с телеги долговязый Максим, наспех вытирая губы, измазанные картошкой, и подтягивая старые линялые штаны, – правду тятя говорит, не иначе все это – божеское наказание. На земле воцарился антихрист, истинное православие во многом утрачено, Бога гневим, вот и нет милости господней.
Его карие глаза едва были видны из-под косматых черных волос, курносый нос облез и стал ярко-красным на смуглом, загорелом лице. Худые плечи сгорбились, отчего из-под серой рубахи торчали лопатки.
– Богу надо молиться, дружок, да поле не забывать, работать не покладая рук, и господь тогда к тебе милостив будет, – поучительно сказал Харитон и перекрестился.
– Это я понимаю, – отвечал Максим. – Бог лучше знает, чему надо быть, и, любя, наказывает нас.
– Это ты хорошо говоришь, сынок, по-божьему, – ласково взял сына за плечо Федор. – На бога не ропщите, рук не жалейте да с богом работайте, и господь не оставит вас – пошлет больше прежнего.
Сын хотел ответить, но отец, перебив, обратился к Харитону:
– Бес бы ее побрал, эту засуху! – и в сердцах плюнул на пыльную землю. – Тапереча только на бога одна надежда.
– Ругайся или не ругайся, только сена уже не заготовишь, хоть бы хлеб вызрел. Я тут по дороге Демьяна встретил, как раз перед тобой, он с покоса возвертался с детьми, худо с сеном и у него.
– Нонче у всех худо. Дай бог, мы дня за два приберемся. Почто руки бить да косы гробить по такой траве? Свят-свят! – перекрестился Федор и спросил: – В церковь то ходишь?
– Как же в церковь не ходить?.. Чай мы крещеные. Без церкви прожить нельзя, – отвечал Харитон. – Храм божий для нас – это святое, хоть не каждое воскресенье ходим, потому что работы невпроворот. Вот летом, когда мы в полях, праздников уж нет. С сохой да косой не до моленья, особенно в такой год, как нынешний. Тут и праздники забудешь, какие они у бога есть, день и ночь только и думы, как бы урожай убрать да сохранить.
– Сущую правду гуторишь, – промолвил, лукаво улыбаясь, Федор. – Только в церковь то ходить нашему брату нельзя.
– Ну, это уж тебе решать, – развел руками Харитон.
2
Когда Харитон возвращался домой, солнце над дальним синим лесом уже медленно клонилось к закату. На смену огнедышащему дню пришел теплый вечер. Меркло безветренное небо. Вдали дотлевала яркая полоска зари. Пели лесные птицы, в траве еще громче зазвенели кузнечики. Со стороны села слышались лай собак, позвякивание бубенчиков коров, возвращавшихся с пастбища. Пастухи хлопаньем бичей и громкими окриками поторапливали стадо. На землю опускались сумерки. Вот уже показался купол сельского храма.