Дорога к звездам
Шрифт:
В семье Якимовых с тревогой ждали писем от Володи.
Немцы хлынули в Прибалтику, они захватили Литву, Латвию, Эстонию. Танковые армии немцев двигались на Москву, на Ленинград. Гитлер рассчитывал к зиме быть в Москве. Бои шли уже под Смоленском.
Писем от Володи не было. Ира забегала будто затем, чтобы поговорить с Яшей, с Анной Матвеевной, но разговор неизменно сводился к Володе. Узнав, что от него так ничего и нет, она умолкала, испуганно переглядывалась с Яшей и поспешно уходила.
Немцы вели наступление по всему огромному фронту от Ледовитого океана до
Осень наступила тревожная.
Не было писем от Володи, не было писем от Дмитрия Васильевича. На фронте происходили события, непонятные не только для молодых, горячих сердец Любы, Яши, Михаила, Бориса… Хотелось, чтобы Красная Армия погнала врагов с первого же выстрела, чтобы в сводках Совинформбюро говорилось не о сданных советских городах, а о взятых немецких.
Люба и Яша по-прежнему уходили на реку, в лес, но и там разговор не клеился. Чувство любви среди общей тревоги и озабоченности как-то потускнело, отступило на задний план. Люба, обегавшая все военные организации в городе, размышляла, через какую еще лазейку можно получить путевку в школу летчиков. Яша вообще хотел попасть на фронт, куда стремились все его друзья и где был брат Володя.
Побывавшая сегодня у самого горвоенкома Южноуральска с тем же безрезультатным исходом, Люба была сумрачна и раздражительна. Антонина Петровна вышла к соседям. Люба вдруг закрыла лицо ладонями и, уткнувшись в колени Яши, разрыдалась.
— Ну, хоть бы я была парнем, — проговорила она сквозь слезы, — убежала бы к папке. А так ведь что же… на первой же остановке за косы из вагона вытянут…
Яше ее слова показались упреком.
— Ты считаешь, что я должен самовольно уехать на фронт? — спросил он.
Люба, размазала слезы по лицу, хмуро посмотрела в сторону.
— Я не знаю, кому что делать. Я знаю, что мне хочется делать. Мне стыдно в такие дни разгуливать бездельницей. Папка-то, думаешь, в самом деле на перевозках работает? Дудки! Знаю я его. Ночью, пока он спал перед отъездом, я у него все документы обшарила. На тяжелые бомбардировщики его перевели…
Последний день августа Люба и Яша провели на берегу реки, на своем любимом месте. Было пасмурно и ветрено. Люба, обхватив колени, смотрела на потемневшую даль реки и пела вполголоса:
Плещут холодные волны,
Бьются о берег морской.
Мечутся чайки над морем,
Крики их полны тоской…
— Слушай, Яша, — сказала она, обрывая песню. — Сегодня я была в горкоме партии.
— До чего же ты надоедливая, — улыбнулся Яша.
— Не надоедливая, а упрямая. Ты думаешь, мне не удастся стать летчиком? Дудки! Я добьюсь своего. Но дело сейчас не в этом. Я там разговор один подслушала. Понимаешь, как получилось? Я ворвалась к секретарю, ну, без очереди, понимаешь? Он попросил меня присесть, а сам продолжал разговор с каким-то мужчиной, таким крепким, плечистым и… и, ну как бы тебе пояснить, с командирским лицом. Этот мужчина говорит: «Понимаешь, Степаныч что значит легированная сталь для фронта: броня, снаряды, детали самолетов? А народу у меня все меньше и меньше. Чем компенсировать? План мне сначала удвоили, а вот теперь собираются утроить».
— Что же было дальше?
— Я, знаешь ли, на цыпочках вышла, чтобы не мешать такому разговору. Тот мужчина — директор металлургического комбината, я у машинистки узнала. Вот. Так я по дороге все думала, думала и решила.
— Ну? — насторожился Яков.
— Нечего зря болтаться, пойду воевать… в тыл. Работать пойду, вот что.
— На комбинат?
— Хотя бы.
— А школу? Бросать?
— Не бросать, а отложить.
— Но как же институт? Ты же знаешь… я хотел… рассчитывал…
— В авиационный институт? Строить межпланетные корабли? — Люба презрительно поморщилась. — Уж очень много ты говоришь, да дела не видно.
— Да?
Яша встал, заложил руки за спину и холодно поглядел на Любу.
— Постараюсь исправиться, будущий король воздуха. Твои-то собственные желания тоже на глиняных ногах.
Они стояли друг против друга, оба задетые за живое, готовые поссориться.
— Ой, Яшка, — первая овладела собой Люба, — прости меня. Я эти дни прямо сама не своя стала. Никто меня понять не хочет. Вот ты один у меня только…
Она положила ему на плечи руки, потом переплела за его шеей пальцы и долго смотрела в его глаза.
— Тебе, разумеется, нужно кончать школу и институт не откладывать. У тебя, Яшенька, дорога будет длинная и трудная.
Яша прижал ее к груди. Они оторвались друг от друга, услышав чьи-то голоса.
А Южноуральск жил обычной размеренной жизнью, будто войны и не было. Где-то грохотали сражения, где-то гибли люди, пылали города и села, танки мяли созревшие хлеба. Где-то прятались в ночи прифронтовые затемненные города, отбиваясь от налетов вражеской авиации.
Для южноуральцев война существовала сводками Совинформбюро, письмами с фронта, возрастающей напряженностью заводов, да тревогами за судьбу Родины, которая решалась там, на полях сражений.
По дороге домой Яша остановился перед картой у редакции городской газеты. Рядом с ним стояли люди, все они смотрели на отодвигавшуюся к востоку линию фронта. Пал Смоленск… Совсем недалеко от Москвы. Бои идут под Вязьмой.
Каждый раз, как Яша смотрел на карту, внутри у него словно что-то обрывалось, расползалась неприятная гнетущая пустота. Где же Володя, почему, в самом деле, от него нет писем?
Дома никого не было. Яша прошелся по безлюдным комнатам, не зная, чем заняться, остановился у своего стола и тут заметил записку, написанную крупным почерком Бориса:
«Где ты шатаешься? Приходила Ира, очень хотела видеть тебя перед отъездом. Она уезжает на курсы ЦК ВЛКСМ в Москву. Мы с Анной Матвеевной пошли ее провожать. Поезд уходит в 6-24. Если успеешь, приезжай прямо на вокзал.
Борис»
Яша выскочил на кухню, взглянул на ходики: шесть часов восемь минут. До отхода поезда шестнадцать минут, до вокзала три километра. Грохнув дверью, Яша скатился по лестнице и выскочил из подъезда.