Дорога-Мандала
Шрифт:
Сидзука робко протянула руку к паху Исаму. И через трусы коснулась его члена.
Он стал твёрдым, как железная палица. Когда она крепко сжала его, её ладони передались его тепло и упругость.
Этот пенис не был перекладиной «заоблачной лестницы». В нём пульсировала кровь, он был частью полного сил живого организма.
«А тебе удалось завладеть мужским сердцем? Отразила ли ты мужской клинок?» — зазвучали у неё в душе слова Саи.
Мужской клинок — это перекладина «заоблачной лестницы». Мужское сердце — это то, что у неё сейчас в руке. Мужской
Сидзука сунула руку в трусы Исаму. Кончиками пальцев прикоснулась к горячему члену. Двадцать лет спустя она наконец-то протянула руку и прикоснулась к нему, увиденному в парке и вздымавшемуся среди зелёных зарослей.
53
Перемыв оставшуюся после ужина посуду, Сая вернулась в гостиную. Исаму спал, свернувшись, как зелёная гусеница. На низеньком обеденном столике стояла открытая светло-лиловая жестяная коробка из-под бисквитного печенья. Коробка была пуста.
Стоило ей открыть подаренную Тами коробку, как Исаму обрадовался, словно ему разрешили съесть всё печенье разом, и подчистил всё за один присест. Сая едва-едва успела перехватить три печеньица.
Когда она увидела сына, простодушно набившего печеньем полный рот, у неё язык не повернулся сказать ему, чтобы оставил его на завтра.
Она подумала, что стоит хоть изредка позволять ему поесть досыта чего хочется. Когда деревья в лесу были унизаны фруктами, Сая, бывало, наедалась до отвала и чувствовала себя счастливой.
Каждый день они с сыном жили в условиях тотальной нехватки всего — еды, одежды, предметов первой необходимости. Дать Исаму наесться досыта было самое большее, что Сая могла дать сыну.
Накрыв Исаму шерстяным одеялом, она присела рядом и принялась складывать бельё. Свисавшая с потолка голая лампочка освещала гостиную красным светом. Слышалось безмятежное дыхание спящего сына. Складывая хранившее запах солнца бельё, Сая размышляла о рыбьих плодах, которые она дала Тами. Её отблагодарили за то, что она лишила жизни ребёнка, и это вызывало у неё смешанные чувства. Тем более, что она теперь и сама носит под сердцем ребёнка. Уж не решилась ли она убить его?
Когда речь идёт об их жизни и смерти, люди способны убивать друг друга. Кэка, чтобы выжить, убивал людей на допросах. Сая ради того, чтобы выжили они с Исаму, убила женщину. Но если так рассуждать, придётся согласиться и с тем, что японские солдаты убивали малайцев, китайцев и индийцев тоже ради своего выживания. И признать, что японские солдаты, столько раз убивавшие её своими «мужскими клинками», тоже делали это ради того, чтобы выжить.
Но где-то ведь должен быть положен предел, думала Сая. Когда ты собираешься выращивать на грядках овощи, грядки надо прополоть. Но если вырвать всю траву в саду, сад погибнет. Вот он, рубеж. Чтобы выжить, нужно постараться не длить грядки
Огороды в их племени были в точности таких размеров, чтобы позволить им выжить. Совсем иначе обстояло дело с каучуковыми и пальмовыми плантациями, увиденными ею с плота по дороге в Кота-Бару. Разве люди не принялись безрассудно приумножать своё богатство с тех пор, как они покинули лес?
Её ненависть к Рэнтаро — такое же безудержное разрастание огорода. Ненависть — это лопата. При помощи этой лопаты люди до бесконечности ширят свои поля, вырывают сорную траву, создают города. Создают города, в которых гнездится ненависть.
Сложив чистое бельё, Сая встала. Отодвинув дверцу шкафа, она достала из дорожного саквояжа завёрнутый в ткань клинок.
До тех пор пока у неё есть этот кинжал, у её ненависти есть воплощение. Выбросить его! Закопать на грядке в огороде!
Раздвинув перегородку, она вышла на веранду. Похожий на остриё кинжала тонкий месяц с высокого ночного неба освещал двор. Проступали бледные очертания окружённого живой изгородью двора. Надев гэта, Сая направилась к грядкам, на которых пробивались маленькие. как пальчики, ростки овощей. Не успев дойти до огорода, она заметила стоявшего среди грядок Кэку.
— Нельзя его выбрасывать, — сказал Кэка. Глаза его наполовину закатились. Его переломанные руки и ноги болтались. Он стоял, раскачиваясь, как труп повешенного.
— Убей Рэнтаро! Убей тех, кто убил тебя, тех, кто убил меня!
Сая, не обращая внимания на мёртвого брата, крепко прижав кинжал к груди, вышла в огород.
И в тот самый миг, когда она оказалась в огороде, вокруг стемнело. Это был уже не огород, а лес. Её обступили высокие деревья, виднелась залитая тусклым лунным светом тропинка. Под деревьями, что росли вдоль тропинки, стояла Канэ Тосика. Лицо у неё было осунувшееся и исхудавшее, она пристально смотрела на Саю.
— Ты была малайским сортиром. Отомсти!
Под другим деревом стояла женщина с корабля для репатриантов. Из горла у неё текла кровь. «Ты убила меня, за это я убью тебя, убью тебя!» — с ненавистью крикнула она.
Подошёл Кэка и крикнул:
— Убей, убей Рэнтаро!
И тут она заметила, что за спиной у Кэки стоят толпы японских солдат. Вытащив из штанов свои члены, они завопили: «Убьём тебя, изнасилуем тебя!»
Бросив кинжал, Сая побежала по лесной тропинке. Но голоса преследовали её:
— Убить, убить, изнасиловать, убить, убить, изнасиловать!
Она бежала по усыпанной галькой и заросшей травой тропинке, где-то потеряла гэта и сама не заметила, как оказалась босой.
— Убить, изнасиловать её!
Тёмный лес заполонили злобные вопли. Среди деревьев мелькали Кэка, Тосика, женщина с перерезанным горлом, японские солдаты. Их крики перекрывали друг друга, гремели, как удары палок о стволы бамбука — такие удары раздавались, когда кто-то выходил на тропу войны. Она слышала, как мужчины их племени, раскрасив тело красной краской плодов Кэсумбы, выходили на бой.