Дорога на Аннапурну

Москвина Марина Львовна

А я бреду — со своей тростью — еле тащусь! Меня саму-то шатает из стороны в сторону — да еще мост раскачивается, весь мир подо мной ходит ходуном…

Лёня сфотографировал этот драматический эпизод, потом в Москве фотографию вставил в рамку и подарил моей маме на день рождения. А та на нее смотреть не может.

— На этой фотографии, — говорит Люся, заливаясь слезами, — ты теперь всегда будешь идти по мосту — и никогда не дойдешь до берега!

По мокрым крутым ступеням мы поднялись на скалистую площадку — пустынную, без всякой растительности. Нас встретил хозяин

просторной лачуги, рассчитанной на десять человек. Вместо окон там были сквозные отверстия: ни стекол, ни фанерки или картонки — ничего! Пока мы с Лёней огляделись, мне ветер все уши просвистел.

— Какой-то тут дискомфорт, — сказал Лёня. — Ты не находишь?

И мы перебрались к радушной тетушке по соседству. Комнатка небольшая, но уютная, как раз на две персоны.

Мы все разложили, рассупонились, стали показывать друг другу свои ранения, искать сочувствия: после того, как я загремела с лестницы, у меня был такой синяк — ого-го-го! У Лёни к ногтю большого пальца на руке присосалась пиявка, от выступившей на теле соли вся стала белой синяя рубашка!

И возникли проблемы в паху. (Мы специально солили воду, потому что в горах организм катастрофически обессоливается. И капали туда люголь и йодин! Вода получается противная, желтая, с привкусом йода, а что поделать?)

Быстро стемнело. Сын хозяйки принес нам простого белого риса, но очень-очень много. Мы попросили кипяченой воды («boiled water») — заварить ромашку. В довершении всех наших бед у нас расстроились животы.

— Но только boiled-boiled!!! — предупредил Лёня.

Кипятильник-то в районе Святой Аннапурны — полностью бесполезная вещь!

И в темноте давай жевать эту сухомотину, которую я приспособилась наваливать в растворимый суп, чтобы, во-первых, как-нибудь проглотить, и второе — ощутить хотя бы какой-нибудь вкус.

Вдруг из-под моей тарелки выползло огромное, стремительное насекомое и кругами забегало по столу — рогатое, крылатое, жутко грозное на вид. С трудом мы догадались, что это цикада.

Мы с Лёней успокоились, поели, зажгли свечу и принялись записывать события, которые с нами сегодня приключились.

Окон в комнате нет, стены и потолок сплетены из соломки, запах терпкий — осенней сырости, прелой листвы и, естественно, близкой реки, которая грохочет так, что, сидя на соседних кроватях, мы не слышим друг друга, приходится кричать.

И тут — вот апофеоз сегодняшнего дня! — изо всех углов и щелей повылезли жуки и пауки, мокрицы, сороконожки, веселые блохи заскакали: о, мама миа! — сказал бы гурунг из Ландрунга!!! Причем это не были мирные и безобидные мошки да букашки, они как накинулись на меня и как начали жалить нещадно!

Лёня попытался разогнать эту шатию-братию, но их все прибывало.

(«Ловлю себя на мысли, — писал в своем дневнике художник Олег Лысцов, — что ни разу в Тибете не был укушен насекомым, кроме того, я даже не видел

ни бабочки, ни мухи, ни мирно ползущего жука!» Счастливец! М. М.)

— Эти все насекомые, — кричит Лёня, — выскакивают из твоей головы! Ты боишься их, и сон разума порождает чудовищ!!!

А я:

— Бежим отсюда!

Он:

— Я пообещал хозяйке сто рупий!

— Дай ей сто рупий! — Я ору — И бежим!

Он стал собирать вещи, побросал все в рюкзак.

Мы спустились вниз и на улице в свете дымящих керосинок среди стайки старух обнаружили того самого владельца бунгало, где безудержно гуляет ветер.

Я говорю ему:

— Друг! Нас заели насекомые. У тебя нету насекомых?

Он решительно отвечает:

— У меня? Нет!

Тогда мы другими глазами взглянули на его комнату, уже куда более доброжелательно обведя ее тусклым лучом фонарика. Смотрим, хотя бы кровати стоят не так близко к стенкам, чуть выше потолок, — явно стали вырисовываться какие-то блага, которые сразу не обнаружились. Правда, стены и потолок в точности такие же, соломенные с дырками. Ну, бедняк и в слоновьем следу приютится, как гласит непальская пословица.

Не зажигая свечи, не раздеваясь, мы легли на почти уж ничем не прикрытые доски — два чужеземца, далеко удалившиеся от своей родины.

Честно говоря, мы и дома спим черт-те знает на чем. У нас уже вся кровать развалилась, но внизу есть ящик — за него-то и ценит Лёня нашу кровать, он в этом ящике на протяжении десятков лет хранит свои старые ботинки. Этакий бывший сексодром, на котором лучше вообще не дышать и не шевелиться, а то он скрипит и разъезжается в разные стороны.

У нас гостила писательница Дина Рубина, увидела этот музейный экспонат и говорит:

— Я вам куплю новую кровать. Мы с Борей купили кровать в рассрочку. Наша с ним старая была на разных уровнях. Он — немного пониже, я — повыше. В конце концов, я выкинула ее, и мы купили новую. Теперь я буду выплачивать за нее двенадцать месяцев!..

Впрочем, я понимаю, такая покупка — слишком решительный шаг в жизни человека. Можно ведь найти компромиссное решение. Например, основание оставить прежним, а сверху — раздобыть и бросить новый матрац!

Мы как-то в Польше ходили на экскурсию в магазин матрацев. Там были матрацы, наполненные водами разных морей: Карского моря, Белого, Красного, Черного, Эгейского, Средиземного… У нас глаза разбежались. Мы с Лёней стали скакать на этих матрацах, а они: бву-у! Бву-ву-у-у..

Нам говорят:

— Оболочка отдельно. А воду повезете домой в канистре. Лучше берите, — они говорят, — матрац с песком пустыни Сахары. Хотите с песками Гоби или Каракумы…

Мы, конечно, ничего там не стали покупать. А тут Лёнин брат Женя, врач-реаниматолог, обзавелся ортопедическим матрацем, а нам предложил продать старый, причем довольно дорого.

Лёня говорит:

— Только человек с железными нервами может спать на матраце, на котором десять лет проспал реаниматолог. Шок травматический можно заработать. Пускай скидывает треть цены!