Дорога на Царьград
Шрифт:
Впрочем, со злости, которая меня обуяла, я смог хоть чего-то добиться своим получасовым скаканьем и бранью, а именно – звонкого смеха, которым она встретила меня, потерпевшего полное фиаско и приниженного, после незадавшейся охоты.
Мы тщательно осмотрели все дома. От выбивания дверей у меня разболелась нога. Еду мы так и не нашли, но зато из нескольких брошенных или забытых кусков материи сделали оригинальные евровосточные костюмы.
Солнце близилось к закату, и мы решили пораньше лечь спать – в бакалейной лавке, куда мы притащили два соломенных тюфяка
Мы так надеялись, что утро принесет нам чудесное избавление. И в какой-то мере наша надежда оправдалась.
Нелегко засыпать голодным, но усталость в том – добрый помощник.
Когда я проснулся, моя красавица еще спала. Я глядел на нее, не двигаясь, чтобы малейшим шевелением не потревожить ей сон. Как хорошо, когда ты не один и тебе есть чей сон беречь! Когда она, наконец, потянулась и открыла глаза, мы встали, на некоторое время тактично разошлись по туалетам соседних дворов, умылись в нашем трехструйном фонтане, а потом отправились на охотничью прогулку по призрачному селению.
Мы не увидели ничего нового. В какой-то момент мы вспомнили про завороженного пса и решили его вызволить. Пока мы его отвязывали, бедолага повизгивал от счастья. И я не смог удержаться от того, чтоб не погладить его по спине. А пока я раздумывал о том, стоило ли мне сразу пойти и вымыть руки, пес умчался в сторону домов. Он забежал в один из дворов и растворился там.
А ведь пес наверняка сумеет что-нибудь раздобыть для себя. Змею, лягушку… Размышляя об этом, я не замечал луж на дороге.
С мечтами о лягушачьих лапках я вернулся назад.
Она предложила мне двигаться дальше.
Эта идея не вдохновила меня. Хотя мы недавно встали, меня уже одолевала усталость от голода. А сколько идти до следующего селения – неизвестно. И что, если оно тоже покинуто?
Мы застыли посреди улицы, не зная, что предпринять. Потом снова вернулись в бакалейную лавку и сели. Мои глаза смыкались от сонливости. И только надоедливые мухи мешали мне заснуть. Куда делся весь местный люд? Мой взгляд упал на нашу книгу-спасительницу. Я взял ее в руки и раскрыл наугад. Трудно читать старые письмена, да и слова в ней слиты воедино – не разберешь, где конец слова и предложения. А если в эту путаницу вкрапляется еще и совершенно неизвестное слово, то вообще мало что понятно. Немного помучившись, я вдруг с изумлением осознал, что раскрыл книгу именно на странице, на которой начиналось глава «О чреве – плохом господине, которого, тем не менее, все любят».
Пропустив вступление, я наткнулся на часть, в которой говорилось: «Когда заявляется гость, раба своего чрева чревоугодие подвигает на любовь. Он думает, что гостеприимство, которое он должен выказать брату, оправдывает и его готовность наброситься на еду и вино. Под видом сокрытия добродетели он становится рабом страсти…»
Я зашелся беззвучным смехом – таким, который у усталого человека может длиться до тех пор, пока не заболит живот.
Моя единственная глядела на меня со смесью разочарования и смущения.
В дверях неожиданно пролаял черный
– Пошел сплюнуть! Мы должны это увидеть!
Мы двинулись за блохастым. Особо не спешили, а он вел себя довольно нетерпеливо. Возвращался за нами и опять устремлялся вперед. Завел в один двор и забежал за дом. Мы последовали за ним. Миновали кучу сухого хвороста и зашли в кусты и крапиву в глубине двора. Блохастый залаял и снова закашлялся. Он остановился возле чего-то, что мы не могли рассмотреть, пока не раздвинули кусты. И – о, чудо! Из кустов на нас глядел довольно большой пегий поросенок. Скорее даже, маленькая свинья.
Нелегко убить поросенка. И мне неприятно вспоминать, как мы его забивали жердями и камнями, и как потом я ему куском жести пустил кровь и извлек смердящую утробу. Когда мы, наконец, нанизали его на вертел, я был весь в крови. Разведение костра, кипячение воды в расколотом медном котле, ошпаривание поросенка – это уже было более простым делом. Я нашел в одном дворе вилы, камнями вбил их в землю и закрепил вертел. В переднем дворе дома, соседствующего с бакалейной лавкой.
Осталась только философия. И глотание слюнок.
Близился полдень. Поворачивая вертел, я, превозмогая себя, поглядывал на воробьев. Блохастый дремал подле меня, а она сидела чуть подальше. Прислонилась к стене дома и что-то записывала в свою тетрадь. Поросенок еще даже близко не походил на обед. Запекаемый поросенок сначала приобретает нездоровый желтоватый оттенок. И человеку нужно хорошенько запастись терпением, чтобы дождаться, когда животинка на вертеле начнет подрумяниваться. На все требуется терпение.
В какой-то момент блохастый резко вскочил на ноги. Отбежал к плетню и залился истеричным лаем.
Я оставил вертел и подошел к плетню.
По дороге в Колары неспешно въезжали четыре всадника.
Рядом с ними бежал большой пес.
Что-то мне не захотелось им махать. Я немного обрадовался и вместе с тем немного испугался. Но всадники меня все равно увидели. Один из них показал рукой на меня спутникам, и они медленно подъехали ко мне.
– Бог в помощь, хозяин! – поприветствовал меня, спешившись, самый старый из всадников. Я что-то сконфуженно пробормотал о том, что Бог помогает, но я тут – не истинный хозяин.
Четверка всадников была довольно колоритной. Первое, что бросалось в глаза, – их высокие, необычные головные уборы, с загнутым широким ободом из которого выступал более узкий высокий цилиндр. К цилиндру пожилого всадника, представившегося гайдуцким капралом Стойко Шашией, было прикреплено довольно большое, но обтрепанное перо. На мундирах всадников красовались такие пуговицы, что я не смог удержаться и начал их пересчитывать. Все не пересчитал, но про себя отметил, что на мундире высокого худощавого всадника не хватало трех пуговиц, а на мундире резвого и пылкого всадника на вороном коне отсутствовало две пуговицы.