Дорога на Мачу-Пикчу

Дежнев Николай Борисович

— В начале недели верну, — пообещал я, хотя она ни о чем не спросила. — И вот еще что!..

Очень мне не хотелось оставлять Сашке бумаги старика, но таскать их с собой означало подвергнуть еще большему риску. Из двух зол выбирают, как правило, третье, но у меня такой возможности не было.

— Эта твоя подруга, как ее?.. Та, что переехала жить в деревню…

— Наташа?.. — удивилась Сашка тем сильнее, что мы никогда о ее друзьях не говорили.

Я кивнул:

— Поезжай сейчас же к ней!.. Ты понимаешь, о чем я говорю? Сейчас же — означает сей же час, а лучше и побыстрее! Поживи у нее сколько сможешь. Главное, спрячь бумаги старика да так, чтобы ни одна живая душа о папке не знала. Возможно,

ты помнишь, я иногда не прочь пошутить, но это совсем не тот случай!.. Да, оденься попроще, без этих твоих…

Но столь грубого вторжения в личную жизнь Сашка вынести уже не смогла:

— Прости, любимый, ватник в стирке, а кирзовые сапоги еще не по сезону!

Я подобрал с дивана атлас. Правильно сделал, что не стал просить прощения, ничего из этого не вышло бы:

— Ключи! Документы на машину!

Сашка окинула меня оценивающим взглядом:

— А знаешь, в тебе есть что-то от римских патрициев, только вот халатик кургузый и маловат! Твой тренировочный костюм в кладовке, я захватила его по ошибке…

Ну да, покидая второпях наше гнездышко! Теннисная форма и кроссовки валялись в багажнике «гольфа», вот и прихватила. Но получилось удачно, не щеголять же мне в рваном костюме. Переодевшись в спортивное, я приобрел вид человека на отдыхе, этакого дачника, собравшегося посетить свои угодья в Подмосковье. Осень на дворе, дождь, а он, только бы не проводить день с семьей, тащится за тридевять земель, убедиться в сохранности драгоценной собственности.

Все это было очень мило, но на сердце у меня скребли кошки. Кто знает, как оно повернется, может и видимся-то в последний раз! Захваченный жалостью к себе, я мысленно представил застолье, услышал голоса друзей, как они перешептываются, повторяя: его последними словами были… А женщины при этом подносят к глазам платочки. Самое время было сказать нечто значительное, что останется в памяти грядущих поколений Дорофеевых. Нет, я, конечно, не Цицирон и не Юлий Цезарь с его «жребий брошен», но по-человечески хотелось бы…

Сашка меня опередила, спросила, изломав не без скрытого ехидства бровь:

— Слушай, а ты уверен, это не алкогольные глюки?..

Уверен ли я?.. Да, любимая, уверен! Нет, не добра ты ко мне сегодня, совсем не добра! Желание сказать нечто умное напрочь отбила. Так всегда и бывает, только соберешься с мыслями и откроешь рот, глядь, а тебя уже со знанием дела возят мордой по столу. Удивительные существа эти женщины, как деликатно касаются они нежных струн твоего израненного сердца, но лишь затем, чтобы вырвать их с корнем к чертовой матери и испытать при этом садистское наслаждение. В том-то и беда, что уверен!

Сашка продолжала меня рассматривать:

— Странен ты нынче, Дорофеев, суетен и странен!..

Что ж, пусть так, пусть это останется на твоей совести! И потом, почему бы мне не быть странным, если понятие странности есть даже в физике? Все люди странны, каждый по своему, нормальных нет, а если и есть, то они безмерно тоскливы и скучны.

Оставалось только удалиться с миром, но вот мира в душе моей как раз и не было…

4

Иметь дело с железками я никогда не любил, хотя образование у меня техническое. Насколько я помню. После разрухи девяностых, когда люди в массе своей занимались не своим делом, это уже значения не имеет. Садиться за руль, удовольствия мне тоже не доставляет, но иногда приходится. Канифолиться в Московских пробках могут позволить себе лишь те, кто ни в грош не ставит собственное время. Но пасмурным субботним утром, да с дождичком, город тих, так что возникает иллюзия, будто в нем можно жить. В пухнущем от денег городе одиноких людей, который был когда-то Москвой моего детства.

К тому

времени, как я съехал с кольцевой дороги, солнце стояло уже высоко. Там, за облаками. Иногда надо делать бессмысленные вещи, думал я, двигаясь в жиденьком потоке машин. Ежику понятно, ничего я в этой Соловьихе не найду, но ехать надо, хотя бы для того, чтобы немного развеяться. Переговорами по проекту, в случае чего, займутся мои заместители, не зря же я плачу им деньги. Но о деньгах думать не хотелось, да и думать вообще, а только смотреть по сторонам и катиться неведомо куда, не имея представления зачем. Этакая модель человеческой жизни, только в миниатюре. Из динамиков лилась спокойная музыка, по мере удаления от кольцевой машин становилось все меньше. Кому охота мотаться по мокрому шоссе в пелене висящей в воздухе мороси и грязи. Мысли мои текли сами собой ни на чем подолгу не задерживаясь. Вспоминались, почему-то, все больше мелочи, о которых и помнить-то нет нужды, но они живут себе своей жизнью в глубинах твоего «я». Скамейка на Тверском бульваре, где однажды ждал Сашку. Веснушки на носу мальчонки, спросившего, добрый я или злой. Страх на личике боролся с недоверием. Мать напугала, что я его заберу и тут же начала со мной кокетничать. Прашмандовка размалеванная, строила подведенные малярной кистью глазки. Вместо того, чтобы объяснить сынишке, что не бывает людей хороших, как не бывает плохих, а есть только оч-чень и оч-чень средние…

Я уже порядком отмахал по трассе, как вдруг вспомнил: за мной же могут следить! Лоб и руки моментально покрылись липким потом, а ноги стали ватными. Пожарного цвета автомобильчик был буквально создан для того, чтобы не упускать его из виду. Сзади, насколько можно было видеть, растянулась жиденькая цепочка машин среди которых легко могли оказаться и мои преследователи. Плохо соображая, что теперь делать, я свернул на первую же боковую дорогу и метров через пятьдесят спрятался за кустами и притаился. Ждал долго, курил, однако никто, если не считать раздолбанный грузовик, за мной не последовал. Потом огородами, сделав крюк по проселку, вернулся на шоссе и для верности постоял на обочине, но и тут интереса ко мне никто не проявил. Дорога в зеркале заднего вида просматривалась на большое расстояние, машины проносились мимо и я немного успокоился. Цель путешествия, деревня Соловьиха, по малости своей на карте обозначена не была, до ближайшего же к ней населенного пункта тащиться по моим расчетам оставалось часов пять.

Оказалось, все семь! С учетом качества дороги. В городок я въехал уже ближе к вечеру. Улицы его, сильно смахивавшие на деревенские, были пусты. Дождь, между тем, немного утих, но небо над головой угрожающе потемнело и заплыло до горизонта густой фиолетовой краской. Рядом с административным зданием с уныло свисавшим трехцветным флагом сидел на лавочке неопределенного возраста мужичок, одетый не по сезону в ватник. Скопившаяся в воздухе мелкая морось оседала каплями на его промасленной ткани и захватанной руками кепке, после чего скатывалась на землю, не принося их владельцу ни малейшего вреда. Выражение изрезанного грубыми морщинами лица свидетельствовало о глубоком умиротворении и сильном желании похмелиться. Чувства эти, диаметрально, в общем-то, противоположные, на редкость органично дополняли друг друга. Возможно, именно так, в глубокой задумчивости, сидел когда-то автор «Экклезиаста» и размышлял о тщете и бренности быстротекущей жизни. Как ни были печальны мысли библейского философа, сын Давидов так и не закурил, с губы же местного мыслителя свисала прилипшая к ней потухшая папироса. До завершенности образа портрет дополняла недельная, начавшая уже седеть щетина и вымазанные в рыжей глине кирзовые сапоги. Мое грубое вторжение в картину созерцаемого им мира мужичка нисколько не удивило.