Дорога на Порт-Артур
Шрифт:
Концерт нам очень понравился. Мы сидели на полу, скрестив по-турецки ноги и положив оружие на колени. И хлопали, хлопали без конца. Полковое начальство и офицеры постарше сидели по бокам зала на скамейках, бочках, табуретках, внимательно наблюдая и за тем, чтобы никто из нас не вздумал задымить.
Пожалуй, больше всего аплодировали очень молодой артистке, исполнявшей еще незнакомую нам «Песню креолки». Много раз уже после войны я слышал ее в исполнении К. И. Шульженко, но тогда песня воспринималась совсем по-другому.
Возвращаемся
Вызвездило. Небо видится нам необыкновенно высоким и чистым, в нем купаются верхушки сосен, тронутые первым инейком, и от этого они кажутся серыми.
В голове цепочки идет младший лейтенант Гусев. Идет, сложив руки за спиной, и по обыкновению молчит. Спускаемся в ход сообщения. Вот и траншея нашего взвода. В ней слышится чей-то стон, но это не настораживает младшего лейтенанта.
— Все мается, бедный, — говорит он, качая головой.
— Кто? — спрашиваю я.
— Да Куклев из третьего отделения. Зубы замучили бедолагу.
Я знаю этого едва ли не самого старого по возрасту солдата в роте. Вместе с ним пришли в полк.
Куклев ходит взад-вперед по траншее, что-то прижимая к губам. Оказывается — льдинки.
— Ну что, Куклев, не проходит? — Участливо спрашивает младший лейтенант.
Куклев отмахивается от нас и уходит прочь. Здесь же замечаем ротного санинструктора, молоденького парнишку, на днях прибывшего к нам.
— Ты почему его в санчасть не отправишь? — Гусев смотрит вслед Куклеву, держа санинструктора за ремень его санитарной сумки.
— Не идет он, товарищ младший лейтенант. Говорит, боюсь, зуб драть будут.
— А что им, молиться что ли на его зуб?
— Погоди, — мимо нас к санинструктору протискивается Сивков, — а если здесь выдрать?
— Кто выдерет-то?
— А ты...
— Я боюсь.
— Эх ты! Давай я выдеру. Какой зуб?
— Откуда я знаю? Не смотрел. — Санинструктор сердито отворачивается от Сивкова.
— Эй, земляк. Куклев, тебя, что ли? Иди сюда, посмотрю твой зуб.
Куклев не обращает на слова Алексея внимания, продолжая расхаживать по траншее. Сивков не унимается: его самолюбие задето.
— Да иди, чудо гороховое. Я в деревне первым человеком по этой части был. Знаешь, как сплавщики зубами недужат?
Куклев некоторое время раздумывает, потом сплевывает и решительно подходит к Сивкову.
— На, деы, оыт с тоой! — В голосе его — одно отчаяние.
— Айда к вам в блиндаж, — Сивков берет Куклева за руку и тянет за собой.
В блиндаже зажигаем лучину, Алексей сажает больного на нары, открывает ему рот, осматривает зубы, словно ярмарочный барышник, покупая коня. Я тоже смотрю из любопытства.
— Покажи, который болит? — Глаза Куклева закрыты, по щекам скатываются капли пота, руки
— Та-ак, понятно.
— Чего тебе нужно, Алексей?
— Пока ничего. Голову подержи ему, когда скажу.
Сивков достает из кармана моток ниток, отрывает, сколько нужно, складывает вдвое, делает на одном конце петлю и заводит ее на больной зуб.
— Сейчас, Куклев, сейчас. Потерпи. Нам этот зуб выдрать, как...
Алексей поясняет, насколько просто ему это сделать, но Куклев не слушает. Страх сковал его тело, суставы пальцев, судорожно сжатых в кулаки, побелели.
— Ну, командир, готово. Попридержи ему голову.
Алексей упирается левой рукой Куклеву в подбородок, на правую наматывает свободный конец нитки, делает ею несколько коротких взмахов, как бы набирает инерцию, и резким рывком опускает руку вниз.
Как не рухнул тогда накат от рева Куклева, удивляюсь до сих пор. От его удара головой я откатился в угол нар, Сивкова он коленями свалил на пол.
Кто бы мог подумать, что в таком сухоньком теле Куклева таилось столько силы!
Он лежал на нарах и улыбался, хотя изо рта шла кровь, а Сивков протягивал санинструктору нитку с болтающимся на ней длинным, кривым зубом.
— Ты это не забудь, Куклев, сто граммов с тебя, — Алексей поднимается с пола, застегивает шинель. — А сейчас неплохо бы ледку положить на щеку, чтобы кровь унялась. Понял?
Куклев в знак согласия кивает головой, что-то мычит. В нашем блиндаже нас ожидает новость: Кремнев отказался выполнить распоряжение Тельного, оставшегося за командира отделения, — не пошел за дровами.
Случай, на первый взгляд, не ахти какой, но я понял, что в бою, где Игнат будет моим постоянным заместителем, Кремнев может допустить неповиновение, уже не связанное с дровами, а кое с чем поважнее, и потому решил еще раз поговорить с Кремневым при всех.
Но он и слушать не хочет меня. Сидит, насупившись, смотрит в угол землянки, как бы давая понять: мели, мол, Емеля, твоя неделя.
— Слушай, Кремнев, как ты думаешь: что бы сделал Тельный с тобой, если бы ты отказался выполнить его приказ в бою?
— А чего мне думать. Пусть он думает...
— Тогда скажу я: он обязан, понимаешь, обязан применить в этом случае оружие и заставить тебя выполнить приказ...
КОНТРОЛЬНЫЙ ПЛЕННЫЙ
Уже неделю наш взвод снова находится в первой траншее. Для усиления ему придан станковый пулемет, позиция которого находится правее нашего отделения, на стыке со вторым.
Основательно подморозило, и теперь мы уже не испытываем тех адовых мук, которые преследовали нас две недели назад. Живем почти с комфортом. У нас даже есть печка, а за дровами ходим ночью, разбираем сарай, в котором когда-то брали сено.