Дорога на Порт-Артур
Шрифт:
— Слыхал...
— То-то, браток. Обязательно помощи запросят. А помогать им надо, одно дело делаем.
Затемно возвращаюсь на позицию взвода. Иду не по ходу сообщения, а рядом, по тропинке, протоптанной в снегу подносчиками боеприпасов и пищи.
Ведь есть же строгий приказ: ходить только по ходам сообщения во избежание нечаянных потерь от шальных пуль и осколков. Днем он, конечно, соблюдается, а едва стемнеет — ходят все по тропинке. Ходят вот такие, как я, недисциплинированные.
Останавливаюсь и нехотя спрыгиваю в ход сообщения. Нужно, чтобы тот, кто в отделении сейчас находится
А тишина какая! Ни звука, ни огонька. Словно вымерло все окрест или задремало, упрятавшись под накаты блиндажей, дзотов, землянок. Минные поля между первой и второй траншеями засыпаны снегом. Трудно представить, что под этим мягким белым покрывалом упрятаны тысячи смертей в деревянных ящиках.
Кто только не делает сейчас этих мин! Капитан Полонский говорил, что в Ленинграде их изготовляют на парфюмерной фабрике, на табачной имени Урицкого и даже на некоторых кондитерских фабриках. Чудно! Вместо помады, духов и леденцов — мины. Может, и эти, под снегом, тоже сделаны в Ленинграде?
В отделении меня ждет потрясающая новость: пришли письма от Полины и Любови Алексеевны. Дрожащими от нетерпения руками разрываю конверт из оберточной бумаги, приседаю к печке, распахиваю дверку. Так светлее.
«Дорогой мой Сереженька!
Пишу тебе третье письмо. Ответа пока не получила. Наверное, они не дошли до тебя, поэтому повторяю то, что писала раньше.
Сереженька! Я дома! Дома, дома, дома! У меня все хорошо. Мама жива, наш поселок война пощадила. Он не сгорел, не разрушен. Фронт откатился далеко на запад, и жизнь начинает понемногу налаживаться. Сразу же после возвращения вызвали в райком комсомола и дали поручение: возглавить детский дом-приют для малышей, оставшихся без родителей. Но, прежде чем возглавить, его нужно создать, Для начала выделили помещение. Когда-нибудь все расскажу, как это я делала. Для письма не хватило бы и толстой тетради.
Одно скажу: дом для ребятишек есть! И в нем уже двадцать семь сирот при двух воспитательницах, включая меня.
Сереженька! Какие это чудные малыши с печалью в глазах! Но это после...
Дорогой мой фронтовик! Как бы мне хотелось быть сейчас рядом с тобой, посмотреть на тебя, друг ты мой хороший, мой единственный...»
— Товарищ сержант! — Таджибаев заглядывает в блиндаж, с завистью смотрит на лежащих вповалку товарищей, разморенных теплом. — Тебя командир взвода зовет. Он здесь, траншея стоит.
Ну что ж, Полинушка, родная, не обижайся. Я потом дочитаю твое письмо. Второе, от Любови Алексеевны, тоже дочитаю после. Не думал, не гадал, что в конвертике из ученической тетради в косую линейку мне пришла страшная весть.
ГОД СОРОК ПЯТЫЙ
— Ну, с Новым годом вас, друзья мои! Ура! — Иван Иванович встает, поднимает свою кружку.
— Ура-а! — дружно подхватываем мы и чокаемся с младшим лейтенантом Кузнецовым.
Да, с младшим лейтенантом, теперь парторгом батальона. В самый канун Нового года по батальону объявили приказ о том, что Ивану Ивановичу Кузнецову присваивается офицерское звание и он назначен парторгом батальона. Встретить Новый год он пришел в
Мы сидим на нарах вокруг большой сковороды с жареной картошкой. Картошку где-то раздобыл Тельный, а Иван Иванович отдал свой шпиг из первого офицерского доппайка, и вот редкостное на фронте кушание — жаренная на сале картошка — перед нами.
Дружно выпиваем «наркомовскую» и принимаемся за еду. Сегодня выпил даже Усенбек. Армен Манукян находится на посту в траншее, но его порция отложена в котелок, который Алексей обернул своей телогрейкой.
Только что все вернулись из траншеи. Давали салют по фрицам, «поздравляли» их с сорок пятым годом. Пять минут по ним били артиллерия, минометы, пулеметы, палили из автоматов и карабинов, в небо взвивались ракеты, Вся западная половина неба светилась розоватым огнем.
Когда время и отпущенные на новогодний салют боеприпасы израсходованы, командую всем уйти в блиндаж.
А блиндаж у нас новый, Неделю назад дивизию переместили на правый фланг армии. Теперь мы стоим в обороне напротив маленького немецкого городка Пилькаллен. Наши предшественники отгрохали настоящие хоромы. Благо позиция расположена метрах в ста от великолепного бора.
...— А теперь, братцы, предлагаю выпить за медаль нашего командира. — Сивков, сидящий в самом центре нар, тянется за фляжкой, — У богатых людей принято, чтобы именинник сам угощал. Но так как наш командир человек бедный, — посмеивается он, — и мы сообща копили свои «сто» для этого случая, обмоем его медаль из общих припасов.
Да, в канун Нового года я получил медаль «За отвагу» из рук самого командира полка.
Я, конечно, ожидал, что награждение будет происходить торжественнее, но вся церемония заняла несколько минут, после чего я вместе с другими награжденными уже топал к себе на передовую.
А там меня ждали. Как же, первая медаль в отделении! Она, скромная на вид, на серой муаровой ленточке, долго ходила по солдатским рукам, потом снова заняла свое место на моей груди.
— ...За то, чтобы не последняя была! — Тельный поддерживает Сивкова.
Хмелеют мои подчиненные. Тельный по старой памяти пододвигается ближе к Ивану Ивановичу, закуривает его папиросу, спрашивает:
— А вот скажите мне, товарищ младший лейтенант, что значит: «социально опасный»?
— К чему ты это, Игнат?
— К тому, что вы когда-то спросили: «за то и сидел?». Нет, не за то я сидел. За другое. — Тельный улыбается, почесывает себе затылок: было, мол, такое. У него очень красивая улыбка, делающая лицо Игната чуточку наивным и донельзя добрым. — Сидел я, товарищ младший лейтенант, за воровство...
— Неужто, Игнат? — Сивков удивленно смотрит на Тельного. — Во век бы не поверил!
— И я тоже, — Иван Иванович пожимает плечами.
— За воровство, братцы. — Игнат широкой ладонью шлепает себя по засаленной штанине. — Тогда я на Волге, под Саратовом, грузчиком на складе работал. Была там у меня зазноба, буфетчица в столовой ОРСа. Ну слюбились мы с ней. Да так, что в пору свадьбу играть. А тут со мной беда приключилась: руку мне вагой придавило, в больницу угодил. Лежу неделю, вторую. Надоело. Дай, думаю, к сударушке схожу. Вылез ночью в окно и к ней.