Дорога на Порт-Артур
Шрифт:
Увидев меня, немка перестает кричать. Чутьем угадывает, что я тут какое-то начальство. В ее огромных голубых глазах мелькает искорка надежды на то, что эти люди ей не сделают худа.
— Ком, фрау, битте. Ком! Иди в землянку.
Немка оглядывается на толпу. В глазах ее опять замечаю испуг, она стоит в нерешительности, не зная, что делать.
Видимо, земляки сказали ей что-то успокаивающее: она отпускает от себя детей и, толкая коляску, медленно идет следом за Куклевым.
Немка сняла с ребенка мокрое бельишко, похожее
— Ну что, мамаша, нет у тебя пеленок? — Спросил Куклев. Немка пожала плечами, виновато взглянула на него, что-то сказала. Мы не знали — что, но были уверены: инстинктом матери она поняла, о чем спрашивал ее русский солдат.
— Алексей, — Куклев обернулся к Сивкову. — Отдай ей один фартук. Все равно их не надеваем.
Сивков достал из мешка фартуки, протянул один немке.
В землянке было темно, но, кажется, в тот миг на ее глазах блеснули слезы.
— Слушай, Куклев, — говорю я. — Мы с Алексеем пойдем кашеварить, а ты побудь с ними здесь. Когда подойдет другая группа, я скажу. Пусть погреются и поедят. Сухарей девчонкам дай.
Очередная колонна немцев, медленно шедших из Раушена на восток, показалась из леса часа через два. Надо было сказать об этом немке, но когда я вернулся в землянку, там все спали. Куклев — у печки на дровах, маленький — в коляске, мать с девочками в обнимку — на нарах.
Ее зеленая вязаная шапочка сползла с головы, волосы цвета спелой пшеницы распущены.
Мне было жалко будить эту измученную женщину, но пришлось.
Гостья проснулась сразу, в ее глазах опять мелькнул испуг, руки невольно прижали к себе девочек.
— Фрау, там дойчи идут. Битте!
Она как бы смахнула сон, пришла в себя, вспомнила, где она и с кем, улыбнулась уже тепло, по-дружески, осторожно поднялась и стала будить девочек.
...Немцы шли мимо нас еще два или три дня из портов на Земландском полуострове, куда их насильно согнали гитлеровские военные и гражданские власти.
Теперь мы знаем, что сначала Гитлер приказал расстреливать любого жителя Восточной Пруссии как паникера и труса, если он посмеет при приближении Советской Армии к границам рейха уехать на запад. А спустя несколько дней он же приказал опять под угрозой расстрела в течение считанных часов всем жителям покинуть свои дома и уходить на Земландский полуостров, к морю.
И вот такие, как эта немка с тремя ребятишками, расплачивались за приказы фюрера, чувствовавшего свою скорую погибель.
— Кочерин! — в землянку ныряет старшина, командир хозяйственного взвода батальона.
— Я.
— Быстро в ружье! Еще одного возьми с собой. Вот его, помоложе, и — за мной!
— Что случилось, старшина?
— По дороге расскажу. Бегом, Кочерин!
Надеваю ремень, хватаю автомат и бегу следом за старшиной. Сивков уже ждет снаружи. У землянки стоят еще двое солдат из хозяйственного
— Все? — старшина окидывает нас взглядом, взводит затвор автомата. — Сейчас из леса прибежал санитар. Там какие-то двое в нашей форме грабят немцев. Отводят в сторону от дороги женщин, раздевают их, снимают драгоценности. Младший врач полка попытался заступиться за немцев, но те двое убили его. И еще двух женщин и старика. Одной очередью...
— Это не наши, старшина!
— Конечно. Но одеты в нашу форму. Разве простой немец разберет, кто они?
Старшина трусцой бежит по тропинке, мы — следом. Вот и дорога, видим толпу немцев с колясками и узлами. Все смотрят в сторону неглубокого ложка, где на снегу чернеют трупы убитых.
При нашем приближении они хором начинают что-то говорить, показывая два пальца и тыча в сторону, куда ушли те двое.
Мы хорошо понимаем лишь два слова: руссиш зольдатен. И еще понимаем, что пять или шесть женщин, как бы вытолкнутые из толпы, и есть «вещественные доказательства» мародерства русских солдат.
Старшина отмахивается от них и крупно шагает в ложок.
Смотрим на убитых. Они лежат рядком. Как стояли, так и легли под одной очередью. Доктор пытался вытащить из кобуры пистолет.
— Все! — Старшина взмахом руки показывает нам. — В цепь! Мы развертываемся и идем вдоль ложка так, чтобы следы преступников на снегу находились посередине цепи, где идет старшина.
Я мало верю в то, что нам удастся настигнуть убийц. Ведь со времени совершения преступления прошло не менее двадцати минут, так что по такому неглубокому снегу они могли уйти довольно далеко, смешаться с идущими к фронту или от фронта солдатами, и тогда — ищи ветра в поле.
Очевидно, то же самое думал и наш старшина. И все-таки он упорно вел свою группу по следу.
Равняясь на старшину, я прощупываю глазами редкий, очень чистый лес, а сам все думаю о том, что цепь наша уж очень коротка, прочесываемый район невелик и если на пути встретятся какие-либо новые следы, кроме тех, по которым идем, мы начнем плутать и весь наш труд — впустую. Все может быть, все...
Нет, преступники далеко не ушли. Это, очевидно, и не входило в их планы. Бандиты остаются бандитами: налетают на идущих по дороге немцев, грабят, скрываются в лесу, чтобы через час-другой снова налететь на небольшую группу.
Они дают о себе знать очередью из автомата. Идущий левее меня Сивков хватается за плечо, падает, но, заметив, что я направляюсь к нему, встает и машет мне рукой: не подходи, не нужно. Оказывается, пуля задела лишь кожу на плече.
Я не вижу, откуда стреляли, поэтому наугад даю ответную очередь, старшина — тоже. Сивков, присев на корточки, зоркими глазами северянина прощупывает деревья, к которым ведут следы. Алексей что-то замечает, вскакивает и на бегу дает очередь из автомата в направлении группы сосенок. Оттуда отвечает ППШ.