Дорога на простор. Роман. На горах — свобода. Жизнь и путешествия Александра Гумбольдта. Маленькие повести
Шрифт:
Он бесконечно исправляет чуть не каждую страницу.
Заставляет разобрать уже печатавшийся четвертый том «Дневника путешествия». Издатель взыскивает с пего девять тысяч пятьсот франков неустойки. А четвертый том дневника так и не появился.
Aparo, которому он посвятил том по истории географии Нового Света, заметил ему: «Ты пишешь, не заботясь о конце. Это совсем не книга — ото портрет без рамы». И Гумбольдт сам признал, что это «очень скучный, но очень ученый труд».
От одновременного издания на шести европейских языках сразу же пришлось отказаться (только немногие тома вышли, в сокращении и плохих переводах, по–немецки, по–английски и по–испански).
Все издание даже не было закончено. Вышло в конце концов
В трех томах — дневник путешествия (незавершенный). Пятнадцать томов — ботанические итоги, два — зоологические, еще два тома — данные измерений. Два тома — «Виды Кордильер и памятники туземных народов», том — географический и физический атлас, том — история географии Нового Света, еще том — опыт географии растений, два тома — «Политический очерк королевства Новой Испании».
Последний том — недомерок: одни карты. Вышел он через много лет — в 1834 году. Общественный интерес к этому непомерно затянувшемуся изданию постепенно ослабевал. Не только широкая публика, но и специалисты в 1834 году не считали, конечно, путешествие, совершенное тридцать лет назад, самой свежей новостью.
Да тут еще нелепая, несообразная, все рекорды бьющая цена. Экземпляр стоил целое состояние: 2553 талера, или 9574 франка, — намного дороже даже «Описания Египта», изданного на средства французского правительства.
«Увы! увы! — жалуется Гумбольдт в письме к инженер–географу Берггаузу. — Мои книги не приносят мпе выгоды, на которую я рассчитывал… Кроме экземпляра, который ц оставил у себя, в Берлине есть еще только два. Один — полный, в королевской библиотеке, другой — в домашней библиотеке короля, но неполный — и для короля сочинение оказалось слишком дорогим!»
И при всем том тридцатитомное «Путешествие» — это единственный в своем роде памятник работы географа.
Исследователь и в наше время открывает его как сокровищницу подавляющей массы ценнейшего, часто неповторимого материала, как энциклопедию Америки, какой она была под испанским владычеством полтора столетия тому назад, как свидетельство натуралиста с самым зорким взором и смелой, всеобъемлющей мыслью о том, что он видел. Гумбольдту удалось действительно привлечь крупнейших ученых Франции и частично Германии к работе над томами (назовем хотя бы Кювье, Гей–Люссака, известного ботаника Кунта — племянника тегельского воспитателя), создать своеобразный научный институт: тем ценнее результаты работы.
Но когда вышел последний том, от состояния Гумбольдта не осталось ничего.
Впрочем, это случится еще через два десятилетия. Пока же… вот в 1816 году Гумбольдту пришлось навсегда расстаться со своим спутником по американскому путешествию.
Эме Бонплан сделался доверенным лицом императрицы Жозефины. Потом говорили, что это именно он советовал поверженному императору перебраться в Мексику, чтобы из этого «центрального пункта земли» выжидать развития событий в обоих полушариях. После реставрации Бурбонов Бонплан счел, что ему нечего делать в Европе, сел на корабль и уехал в Буэнос–Айрес.
Наполеоновское вторжение в Испанию окончательно расшатало цепи, связывавшие пиренейскую монархию с ее колониями. В Мексике и во всей Южной Америке вспыхнули победоносные восстания. Независимые республики возникли там, где Бонплан и Гумбольдт странствовали с письмом дона Уркихо.
Боинлана торжественно встретили в Буэнос–Айресе и предложили кафедру естественной истории.
Долгое время от него не было вестей. Затем дошли сведения, что кафедру, обещавшую больше почета, чем средств к существованию, он оставил, перебрался в глубь страны, в Санта–Анну, где, окруженный индейцами, завел плантацию мате — парагвайского чая. Но Парагвай считал культуру мате своей монополией. Плантаторы–рабовладельцы, католические князья церкви, эмиссары
И вот в 1821 году по приказу Франсиа Бонплан был схвачен, как утверждали, на бразильской территории и отправлен в Парагвай, в местечко Санта–Мария.
О Бонплане хлопотали французское и апглийское правительства; Гумбольдт переслал доктору Франсиа тома «Путешествия», где Бонплан описывал растения. Но Франсиа был неумолим.
Только в 1829 году он выпустил своего пленника.
Тысяча восемьсот двадцать второй год. Путешествуя по Италии с королем Фридрихом–Вильгельмом ИI, Гумбольдт снова поднимается на Везувий. На обратном пути он ненадолго заезжает в Берлин. Но брат и на этот раз тщетно уговаривает его остаться. Письма Александра из Парижа полны насмешек над «берлинизмом», внушавшим ему отвращение; там «ненавидят все, что мешает спать», и «становятся тем одностороннее, чем шире делаются воззрения в других странах».
Самая подлая реакция душила в эти годы прусский народ. Фридрих–Вильгельм ИI осуществлял все принципы «Священного союза», заключенного монархами Европы для истребления повсюду «революционного духа» (Николай I ставил впоследствии этого короля в пример его сыну — Фридриху–Вильгельму IV, безвольному и склонному к сентиментальной декламации).
Начавшиеся было робкие разговоры о конституции король сурово пресек. В прусскпх буржуазных кругах шло глухое брожение; его подавляли беспощадными репрессиями. Когда кинжал студента Занда покончил с Коцебу, бездарным писакой и мракобесом, началось усмирение университетов. Небывалое по жестокости, оно велось в общенемецком масштабе, под руководством «центральной следственной комиссии», заседавшей в Майнце. Вильгельм Гумбольдт был в числе немногих, протестовавших против передачи дел о студентах — прусских подданных — майнцскому трибуналу. Вильгельм в свое время был прусским депутатом на Венском конгрессе, делившем Европу после низвержения Наполеона. Но теперь и Вильгельм оказался не ко двору в Берлине…
Александру в Париже дышалось свободнее.
Географ Ритер описывает в письме вечер у Араго в сентябре 1824 года, на другой день после смерти Людовика XVИI. «Около 11 часов явился, наконец, и Александр Гумбольдт, и все обрадовались его рассказам и новостям. Никто не знает столько, сколько он. Он все видел. Он уже с 8 часов утра на ногах, тотчас получил известие о смерти короля, говорил со всеми врачами, присутствовал при выставлении трупа, видел все, что происходило во дворце, знает все, что произошло в министерских кружках, в семействе короля. Побывал в Сен–Жермене, в Пасси, у разных высокопоставленных лиц и является теперь с полными карманами анекдотов».
В этих строках — весь «светский» Гумбольдт.
Из своих же разнообразных научных работ упорнее всего Гумбольдт занимался магнитными наблюдениями. С годами он был склонен придавать им все большее, совсем особое значение. Сила, обнимающая всю Землю, имеющая свои магнитные полюсы и магнитный экватор, знаменательно не совпадающие с полюсами и экватором Земли, представлялась Гумбольдту как–то связанной и с вулканами, с землетрясениями.
Но чем больше росла слава Гумбольдта, тем ревнивее относился Фридрих–Вильгельм к тому, что «солнце науки» сияет не в его Берлине. В 1826 году король перестал удовлетворяться намеками, которые Гумбольдт неизменно «не понимал», и официально предложил ему переселиться в прусскую столицу. Можно было оставаться глухим к просьбам брата, но брат не был королем. Гумбольдт вспомнил о пожалованных ему орденах, звании камергера, подумал, наконец, о пенсии в пять тысяч талеров и титуле ЕхсеИепг (превосходительство) в перспективе и ранней весной 1827 года через Лондон отправился в Берлин.