Дорога на Стамбул. Часть 2
Шрифт:
Турки оправились через полчаса. И все повторилось. Накатывающая и отбегающая толпа, лихорадочная стрельба, и краткие передышки…Появились первые раненные, которых подростки и женщины оттаскивали на носилках в тыл. После четвертой атаки, когда поток атакующих чуть не перехлестнул через завал, старший по званию – пехотный поручик, с обмотанной бинтами головой, приказал отходить на третью линию.
Уходили, понурясь, поглядывая на высоко поднявшееся солнце. Шел уже пятый час обороны, а подмоги все не было. И многие сомневались: будет ли она вообще.
Голова у Осипа гудела, перед глазами плыли круги, боль от растревоженной раны в ноге, казалось,
– Дед Илия, ты чего…
– Иди сынок, иди…Мне так надо, – сказал старик.
– Это ты брось! – Осип попытался вернуться .
Но старик выставил перед собою старинный пистолет и сказал:
– Не трогай меня, сынок. Я не сошел с ума…Мне так надо! Не мешай!
Осип повернулся, милиционеры уходили и он рисковал остаться здесь со стариком и оказаться в плену.
– Дед Илия, ты что удумал?…
– Иди, сынок! Да благословит Господь тебя и Россию…
Приволакивая ногу, Осип дошел до третьей линии обороны. И опять как в страшном сне все повторилось. Бешеная трескучая пальба, дикий крик «Алла» и, через минуту, несколько страшных взрывов, после которых наступила тишина.
Болгары сняли шапки.
– Это стреляли деревянные пушки дяди Желю… – сказал громадный болгарин, что опять оказался рядом с Осипом. – Они стреляют один раз…
И опять накатывали, визжащие цепи, и опять грохотали ружья, и становилось тяжело дышать от пороховой гари… И уже казалось что, так было всегда и это никогда не кончится: заливающий глаза пот, прыгающая на мушке фигура в синем мундире и толчок в плечо, потому что в грохоте перестрелки негромкий выстрел винчестера был почти не слышен.
Поручик, который утром хлопотал у картечницы, лежал в цепи вместе со всеми и Осип не решился спросить офицера, почему он не стреляет из этой новой штуки.
В перерыве между атаками, к Осипу подошел грязный, закопченный и замараный чужой кровью Петко.
– Плохо дело, брат, – сказал он, – патроны кончаются.
– Мать ушла?
– Наверно. Мы договорились, что все уйдут в горы…
Со стороны турок донеслось гнусавое пение рожка, созывающее к атаке, Осип уже знал этот сигнал и вдруг, словно наперекор ему за спиной у оборонявшихся загудела волынка и загрохотал барабан. Осип обернулся. Позади баррикады стоял слепой деревенский волынщик, который играл на базаре , его приглашали на свадьбы и на сельские праздники. Это был старик с длинными седыми космами и голубыми незрячими глазами. Рядом с ним, одетая во все праздничное, с бумажным цветком в волосах стояла его старуха-жена и била в большой барабан. Отчаянная болгарская плясовая заставила болгар заулыбаться…
– Ооооох ,ха,ха ! – подкрикнули в цепи. И какой то парень, подбоченясь и размахивая платком, выскочил перед завалом и пошел плясать на виду у наступающих турок. Это было так неожиданно, что на минуту турки остановились.
– Вот это по – нашему! – сказал егерь. – Помирать, так с музыкой!
– А ну, османы! Покучней, покучней…– закричал поручик, становясь к картечнице….– Просим дам улыбнуться! Спокойно – фотографирую…
Грохот картечницы и огонь из ее стволов перекрыл музыку. Осип увидел ,что бегущие на баррикаду турки, валяться рядами, огонь картечницы, буквально прорубает в толпе наступающих просеку. Как завороженные смотрели болгары и русские на эту новую невиданную машину смерти, и даже не стреляли .
Турки
– Хорошо я плясал ? – спросил он у Петко. – когда тот резал на нем рубаху.
– Ты лучший танцор ….– сказал лекарь
Парень улыбнулся и запрокинул голову.
– Ты лучший танцор в селе …Кто же этого не знает. – повторил Петко, закрывая ему пальцами веки на мертвых глазах..
Осип отвернулся, и чтобы занять себя, хотел перезарядить ружье. Подсумок был пуст. Казак понимал, что с его ногой ему не уйти, если турки прорвутся через завал, а не прорваться они не могут, слишком неравными были силы, обороняющихся было меньше сотни. Еще часа два можно будет отбиваться в домах и дворах деревни, выстреливая турок по одному, в упор, но для этого нужно дать уйти туда людям с баррикады…Кому то нужно будет ее держать до последнего патрона, пока волна наступающих не перехлестнет через это последнее ,перед деревней препятствие.
– Ну вот и все. – подумалось ему, без страха и без горечи, потому что ни бояться , ни вспоминать прошлое или молиться уже не было сил… Он откинулся поудобнее, к стволу дерева и достал из кобуры револьвер.Ну сколько еще с собой прихвачу, семерых? Больше ?
Он не чувствовал теперь того липкого страха, как там на горе, когда впервые увидел эту копошащуюся внизу толпу в синих мундирах красных фесках и пестрых тюрбанах, когда словно обмерло внизу живота и ноги сделались слабыми, а руки заплясали как чужие. Исчезла и та лихорадочность, с которой он отстреливался на первом завале. Теперь все сменила свинцовая усталость и ненависть к этим прущим скопом, вопящим, похожим более на разъяренное стадо зверей, чужим людям, которым не была конца. Они были сильнее, казалось их невозможно остановить, и от этого люто разгоралась тяжелая злоба бессилия.
Осип берег патроны и стрелял почти в упор в перекошенные рожи, в синие мундиры встающие горой над баррикадой. До рукопашной не доходило, и руки ныли от желания вцепиться в этот вал, воняющий порохом и кровью, рвать его в клочья , грызть зубами, душить… Тело требовало физического напряжения от убийства, которое не давала стрельба. Оно помнило, упругую тяжесть удара клинком и счастье от того, что всем существом понималось: – попал , достал…! И сейчас, привалясь спиною к стволу дерева Осип не замечал, что скрипит зубами, и одна мысль: скорее, скорее бы пошли, чтобы дорваться до хрипящего горла , полоснуть по этим бесчисленным раскрытым в крике ртам, по глазам , по скрюченным рукам безжалостным клинком и отвести изнемогающую от смертной ненависти душу, от того адского жара, который издавна назывался жаждой мести, и как пели старые воины, утоление этой жажды во много раз пьянее женской любви… И кто однажды почувствовал и утолил ее кровью врага, тот становится навеки человеком войны и никакие молитвы и покаяния не отвратят его от неутолимого желания страшного хмеля убийства.
В это время дрожь пошла по дереву, к которому он прислонился затылком. Тяжелый гул стал нарастать. Но слышался он не со стороны турок, а со стороны села…Осип обернулся.
– Руснацы! – восторженно вопили мальчишки, бегущие от села к баррикаде.
Нагоняя, и чуть не сметая их с дороги огромными конями, из села вылетали драгуны. Картинно метался и хлопал над головой знаменосца полковой штандарт…За первым взводом выкатилась конная батарея и, мгновенно развернувшись, стала сниматься с передков.