Дорога на Стамбул. Часть 2
Шрифт:
– Первое орудие – истошно закричал звонкоголосый, исправный, будто новый сапог, весь в ремнях и нашивках, артиллерийский прапорщик
– Второе орудие… Прицел….
– Вот ведь, сволочи, – сморкаясь и вытирая руку о штаны, сказал кругленький егерь, – Обязательно нужно до волнениев довести! Обязательно нужно, чтобы мы тута в крайности оказались… Прям, бы так по рожам то и врезал! Артисты хреновы!
Глава третья. Деревня Загорица. 13 сентября 1877 г.
1. После нескольких залпов батареи, разметавших
Турки бежали, бросая амуницию и ружья, стараясь, скорее уйти из под огня батареи. Драгуны немного замешкались у первой линии обороны, где дорога была завалена камнепадом, но болгары, как муравьи, принялись растаскивать завал. Скоро полковая труба пропела команду, коневоды привели лошадей и кавалеристы, всем полком, ушли в преследование.
Осип не видел, но болгары рассказывали, что на дороге остался огромный, брошенный турками, обоз с продовольствием и амуницией. Возникла многозначительная пауза – чьи трофеи? Тогда Славейков, как обычно не приказал, а посоветовал весь обоз передать на нужды русской армии. В свою очередь, пожилой драгунский полковник решил «по – барски и по – татарски», по совести и по справедливости: боеприпасы, которые годны русской армии – драгунам, турецкие с патронами – болгарам, продовольствие пополам, всю одежду – болгарам, волов и лошадей поровну… Такое решение вызвало бурю восторга у крестьян. Это закончилось бы отчаянным праздником, но драгунский полк ушел догонять убегающих турок, а обоз с трофеями, спешным порядком, проехал через село в сторону Плевны.
Женщины и старики принялись хлопотать, растаскивая убитых турок с дороги, Петко, прямо на площади, перевязывал раненых. Их было немного, но двое – тяжелых – в живот и в голову. Пятерых убитых снесли в церковь, туда же, собрав по кускам, отнесли и все, что осталось от старика Ильи. Деревенский плотник застучал молотком у себя во дворе, сколачивая гробы. Староста на площади принимал трофеи и нещадно ругался, не допуская мародерства. Мужики были, конечно, не прочь прихватить что-нибудь из турецкого обоза, но за дело принялись однокашники Петко из Старо-Загорской гимназии, и порядок был быстро восстановлен. Осип хотел, было, посоветовать, как дуванить – делить трофеи, но подумал и прикусил язык . Старое казачье правило: не соваться с советами пока три раза не попросят, остановило его . Пусть болгары сами разбираются.
Он остался, как бы, не у дел. Вот тут то все и заболело. Еле добрел до дома, стянул сапоги и повалился, прямо во дворе, на топчан под навесом. Даже умываться не было сил. Дом и двор были пусты. Вероятно, родные Петко еще не вернулись из лесу ,куда им было приказано бежать прятаться при первых выстрелах. Золотой теплый сентябрьский день перевалил середину и Осип с наслаждением сбросил рубаху и лег под ласковые солнечные лучи ,чего никогда в жизни не делал. Стыдился наготы . Но тут во дворе
Он уснул быстро и даже увидел сон, но проснулся ,как от толчка, потому что почувствовал на себе чей то взгляд. Резко схватился за винтовку и сел.
Через забор разделявший дворы на Осипа смотрела Василика. Огромные синие глаза ее были широко открыты ,а лицо серьезно. Осипу даже показалось ,что она что-то шепчет. Это длилось секунду. Тут же она исчезла…
– Эх, ты! – подумал он, – Вот ведь привычка: за винтовку хвататься… Напугал…
Он встал, накинул рубаху, подошел к забору, но и соседний двор был пуст. Осип лег опять на топчан. Солнце пробивалось сквозь дырявую крышу из кукурузных листьев и длинными спицами лучей щекотало казаку лицо.
– Вон как передвинулось. Наверно часа два прошло ,– подумал Зеленов , – Надо бы встать, посмотреть, что в селе твориться … Но кругом было тихо, только петухи кричали ,да стучал молотком сосед – плотник. – Ай, ладно… Прикимарю еще часок. – подумал Осип, поворачиваясь на бок. Но уснуть сразу не уснул. – растревожил его странный неотрывный взгляд Василики. Почему-то вспомнилось, как они с Аграфеной ехали на мельницу, и она тогда сказала: «А ведь ты меня целовал, Осенька! Ай, не помнишь?»
И как прежде, Осип подумал: «Убей Бог – не помню!»
– «Мы с гор катались, на розвальнях, вот ты меня и поцеловал. Первый, стало быть, в жизни моей, разок » – словно услышал голос Аграфены Осип. Ему почудился голос погибшей кухарки так явственно, что Осип замотал головой, чтобы отогнать видение. Ему припомнилась и пыльная дорога и пруд, в котором утопилась Аграфена, вспомнил он как везли ее, завернутую в холстину, на реквизированной телеге, в станицу на вскрытие… Вставало в памяти лицо Аграфены с горящими жадными глазами…
– Зачем ты пришла, Грунюшка? – сказал вдруг вслух Осип. И от собственного голоса окончательно проснулся.
– Что это я? – подумал казак. – Чего это я раздумался про Аграфену? С чего бы? И вдруг его словно толкнуло! – Да они похожи с Василикой! И сходство, пожалуй , не во внешности, в каком-то странном напряжении, в странном выражении лица, в том неотрывном, тягучем взгляде, которым смотрела и Аграфена, и Василика на Осипа… Это не было зовущим поглядываем, которым в совершенстве владели разбитные кокетливые бабенки из рабочей казармы в Питере или в слободе. Ощущение опасности и надвигающейся беды, как перед боем , рождал этот взгляд. Такое чувство бывало у Зеленова в разведке, когда он не видел врага, но знал, всей спиною чувствовал, что тот где то рядом.
– Что это? – и сам себе казак ответил – Смерть. Это смерть ходит рядом . Вот ее то и чувствуешь… – и тут же возразил себе .– А здесь то чего? Бой прошел. Победили. Здесь то чего?
Воевавший не первый месяц, он знал, что после боя наваливается тоска . Потому что, как говорил Трофимыч, «душа устала, роздыха требует». Потому и дозволялось после боя выпить и поощрялось ,что казаки заводят песни и пляшут до изнеможения, иногда доплясываясь до истерики. Но правильнее всего было идти к исповеди, идти молиться…