Дорога на Стрельну
Шрифт:
— Дело было в Ватикане, — начал он. — В веке приблизительно пятнадцатом. Помер тогдашний папа — Пий. Номера не помню. Был этот Пий очень суров с подчинёнными, со своими кардиналами. Гонял их с утра до вечера. Кадила заставлял чистить до блеска. Следил, чтобы подворотнички у всех чистые были подшиты, чтобы у каждого тонзура, то есть проплешина на макушке, была чисто выбрита и бархоткой начищена. И головные уборы — скуфейки-тюбетейки — правильно надеты: на четыре пальца от бровей, а не набекрень и не на глаза надвинуты…
— Как старшина роты! — раздался озорной голос.
— Во-во! — согласился Нонин, который сознательно уснащал свой рассказ словечками военного быта, хорошо
— На шо? — спросил Охрименко.
— На закрытое собрание. Конклав называется. Запирали их нижестоящие попы снаружи в отдельном доме, чтобы они во время выборов ни с кем не имели никакого общения.
— А при чем тут замполит Шнитов? — спросил ближайший сосед Нонина.
— А вот при чем. Не успели кардиналов запереть, как они сразу же тихоню Сикста и выбрали. Все, как один, проголосовали. Только этот кардинал Сикст стал папой римским — как он вскочит на стол. Как затопает по столу ногами, как заорёт на своих бывших товарищей: «Ах вы такие-сякие, немазаные! Вы что же это, мать вашу богородицу, лёгкой жизни захотели?! Дисциплина вам не по нутру? Да я вас всех в отца и сына и святого духа, в бараний рог!..»
— По три обедни вне очереди, — хихикнул сосед Нонина.
— И без увольнения до хороду Рыму, — пробасил Охрименко.
— Вот-вот, — продолжал рассказчик. — Поняли кардиналы, какого папаню себе на шею посадили. Только поздно было. Стал этот Сикст — номера тоже не помню — самым зверским римским папой из всех возможных.
— Теперь понятно, к чему этот рассказ, — сказал кто-то и зевнул.
— То-то, — ответил Нонин. — История, она учит…
Пересуды о новом замполите прекратились довольно быстро. Стало очевидно, что он именно таков, каким и показался с первого взгляда: открытый и по-настоящему добрый человек, далёкий от всякой позы, а тем более от какого-то иезуитства и притворства. Трудно сказать, кто первым произнёс в роте прозвище Папа Шнитов. Факт тот, что буквально все: и бойцы, и командиры — немедленно и прочно его усвоили. Солдаты, конечно, так к нему не обращались. Устав удерживал их от этого. Кое-кто иногда проговаривался, и обращение по прозвищу нет-нет да и срывалось с языка. А известный снайпер, казах Бозарбаев, обращался к замполиту только так: «Товарищ Папа Шнитов».
«Кто сказал — так нельзя? Почему нельзя?! — искренне недоумевал он, когда товарищи делали ему замечание. — Плохой человек так говорить нельзя. Хороший человек обозвать „отец“ — очень даже пожалуйста».
В расположении роты нередко можно было слышать громкий возглас связиста: «Папу Шнитова вызывает „Янтарь“! Разыщите Папу Шнитова — „Третий“ на проводе!» Капитан Зуев, довольно скоро потеплевший к новому замполиту, сказал как-то раз перед строем роты: «С такими вопросами обращайтесь к Папе Шнитову». Сам начальник политотдела, полковник Хворостин, направляя инструктора в энский полк, говорил: «Обязательно побывайте у Папы Шнитова».
С приходом нового замполита «неблагополучную» роту словно подменили. Не стало ЧП. Трудно сказать, было ли это его заслугой, или просто закончилась «полоса невезения», но факт остаётся фактом.
Сначала изредка, а потом все чаще и чаще роту стали похваливать. В «дивизионке» появилось сообщение об успешных боевых действиях подразделения капитана Зуева.
Папу Шнитова то и дело спрашивали: «Как вам удалось добиться таких результатов?» В ответ Папа Шнитов широко улыбался и говорил: «Секрет политшинели».
Генезис, как сказали бы учёные-лингвисты, а попросту говоря, происхождение этого забавного выражения было таково. В госпитале в одной палате с Папой Шнитовым лежал начальник разведки дивизии Николай Максимилианович Гамильтон. На Ленинградском фронте, в составе которого служило немало учёных, писателей, деятелей искусства, удивить образованностью было трудно. Но Гамильтон удивлял. Знаток отечественной и всеобщей литературы, владеющий несколькими языками, экономист по образованию, Николай Максимилианович даже на людей искушённых в гуманитарных науках производил впечатление человека, который знает вообще все. Папа Шнитов на людей знающих смотрел с величайшим уважением. Он жадно вслушивался в рассказы Гамильтона о великих писателях и их героях, о полководцах и учёных прежних веков, об экономических пружинах движения истории…
Когда койка возле Николая Максимилиановича освободилась, Папа Шнитов перебрался к нему. Простецкое добродушие Папы Шнитова и прикрытая грустной иронией мягкость Николая Максимилиановича имели одну основу: и тот и другой с искренней доброжелательностью относились к людям. Позднее, когда раны у обоих стали заживать и на горизонте замаячила разлука, Гамильтон посоветовал Папе Шнитову, которому предстояло попасть в политрезерв фронта, попроситься оттуда в дивизию, где он, Гамильтон, служил. Папа Шнитов так и поступил.
Как-то раз, во время разговора в госпитальной палате, Николай Максимилианович употребил выражение «секрет Полишинеля». Папа Шнитов именно так эти слова и расслышал. Но решил, что Гамильтон произнёс их неточно. Ему давно казалось, что его новый приятель говорит по-русски не совсем правильно, на иностранный манер. Не «дисклокация», как привык говорить Папа Шнитов, а «дислокация», не «прецендент», а «прецедент», не «шофёра», а «шофёры», не «алло», а как-то совсем чудно: «альоу»… Ему, разумеется, не приходило в голову поправлять Николая Максимилиановича. Но себя он не давал соблазнить «заграничным» произношением и продолжал произносить подобные «спорные» слова и выражения по-своему.
При правильном, с его точки зрения, произношении в словах «секрет политшинели» имелся смысл, а при гамильтоновском — они для него смысл теряли. «Секрет политшинели», по убеждению Папы Шнитова, — это то, что положено знать только посвящённому в данное дело политработнику и не положено знать никому другому. Гамильтон, допускал Папа Шнитов, как беспартийный, мог и не разбираться в столь профессиональном выражении, а потому и произносил его неточно. Так и не узнал тогда Папа Шнитов, что Полишинель — это имя популярного в Италии и в Англии в эпоху Возрождения весёлого героя народного представления — родного брата русского Петрушки, обличавшего сильных мира сего — правителей и богатеев, но по секрету от них. «По секрету всему свету», то есть на весь зрительный зал или на весь столпившийся на площади народ. Отсюда оно и пошло, это выражение — «секрет Полишинеля», то есть секрет, известный всем.