Дорога на Стрельну
Шрифт:
Обдумав и поняв все это, я стал предельно осторожен в критических выводах, никогда не закрывал глаза на те реальные обстоятельства, на которые ссылался проверяемый мною командир, старался понять его доводы. Пожалуй, нигде, как на войне, слова «на ошибках учатся» не звучат так правильно. Хотя именно на войне легче всего понести за ошибку тяжкое наказание.
Начальник штаба нашей армии, которому я непосредственно подчинялся, был человеком умным и доброжелательным. Однако отличался экспансивностью и любил, как говорится, пошуметь. Чтение моих донесений он то и дело прерывал бранными словами. Для меня у него их было три: «адвокат», «либерал» и ещё одно, которое я здесь условно обозначу «шляпа».
Так или иначе, но мне постоянно приходилось иметь дело со всякого рода неблагополучиями, недостатками, ошибками, а иногда и с прямыми воинскими преступлениями. В этих случаях, правда, расследование перенимал у меня военный прокурор. Помню, я искренне завидовал инструкторам политотдела. Выходишь, бывало, из штаба армии вместе с инструктором, направляешься в ту же часть, что и он. Я иду по поводу очередного ЧП. А он — чтобы разузнать о фактах стойкости, отваги, самопожертвования, о героических подвигах бойцов и офицеров. Надо ли говорить, насколько его задача была приятнее моей…
Так вот одну удивительную историю я запомнил лучше других. Может быть, потому, что она была последней. На ней моя инспекторская служба и закончилась.
Дело было в феврале 1943 года. Зима стояла не такая лютая, как в прошедшем, сорок втором. Но все же градусов двадцать пять в тот вечер было верных. Я возвращался из очередной поездки в передовую часть. Замечу, что «поездка» — наименование условное. На самом же деле эти «поездки» совершались обычно пешком. Расстояния в нашей армии были небольшие. От штаба в селе Рыбацком до передовой восточнее Пушкина или южнее Колпина рукой подать — километров пять — семь. На восток — до реки Тосно — немного подальше, километров пятнадцать. Именно оттуда я на этот раз и возвращался. Ветер с Невы стегал по лицу точно струёй железных опилок и насквозь пробивал полушубок. Правую щеку и нос я перестал чувствовать, хотя и тёр их не переставая. Когда по возвращении в штаб армии я докладывал командующему о положении в обследованной лыжной бригаде, у меня начался сильный озноб. Генерал заметил моё состояние и быстро отпустил, не задавая вопросов.
«Идите отдыхать, подполковник Зеленцов, — приказал он. — Напейтесь крепкого чая и ложитесь под тёплое одеяло».
И вот я в своей землянке. Железная печурка, натопленная заботливым ординарцем, пышет жаром. Лампочка над головой светит ярко, и кажется, будто тоже греет. Я стащил валенки, скинул отсыревшие портянки, надел шерстяные носки и, усевшись напротив раскрытой печной дверцы, вытянул ноги навстречу теплу. Впереди была главная радость — «крепчай». Так ординарец называет напиток, сделанный по моему вкусу. Я предвкушал, как обниму ладонями кружку, как согреются руки. Тепло разольётся по жилушкам, кончится озноб. Тут можно и почитать. Потом я спокойно и уютно посплю на чистой простыне, на мягкой подушке, под тёплым одеялом… Бывают и на войне блаженные состояния!
Дверь за моей спиной со скрипом открылась. «Вот и „крепчай"“, — подумал я. Однако моим радужным мечтам не суждено было сбыться. Вместо ординарца вошёл адъютант начальника штаба. Попросив разрешения обратиться, он наклонился ко мне и произнёс тихим, заговорщическим голосом:
— Генерал приказал вам явиться к нему. Срочно. Без всякого промедления.
— Что случилось, не знаете? — спросил я, вставая.
Адъютант придвинулся ещё ближе к моему уху и зашептал, хотя, кроме нас, в землянке не было никого:
— Только что командующий фронтом звонил!! Ему стало известно о каком-то серьёзном ЧП на участке нашей армии. А мы-то ничего об этом не слыхали! Конфуз!! Сами понимаете, товарищ подполковник.
— Да уж, конечно, нехорошо, — буркнул я, натягивая полушубок. — А главное — некстати. Куда ехать-то придётся?
— Дорога вам будет на этот раз неблизкая. В хозяйство генерала Сереброва.
Настроение у меня окончательно упало. Несколько недель назад дивизия генерала Сереброва провела успешное наступление в направлении Волховского фронта. Прорвав оборону противника, дивизия глубоко вклинилась в его расположение, но вынуждена была остановиться и перейти к обороне за Красным Бором, в местах болотистых и гиблых. Добираться туда нужно было сперва на машине, потом пешком. Да если бы просто пешком! Наш клин насквозь простреливался миномётным и артиллерийским огнём, а местами и пулемётами. Движение к передовым позициям дивизии осуществлялось по семикилометровому ходу сообщения. Словом, путешествие предстояло невесёлое.
Начальник штаба сидел за столом, подперев голову руками. Эта поза была для него необычной. Когда бы я ни заходил к нему в кабинет, всегда заставал его в состоянии активной деятельности. То он отчитывал кого-либо по телефону, бегая при этом с трубкой вокруг стола, будто на привязи. То быстро ходил по кабинету из угла в угол, размахивая руками, энергично втолковывая своим подчинённым суть очередного задания. Либо, наконец, он что-то писал, то и дело перечёркивая написанное, чертыхаясь, комкая бумагу, запуская пальцы в седую шевелюру… На этот раз он сидел, уставившись в небольшой клочок бумаги. Разговор с командующим фронтом, надо полагать, не выходил у него из головы. Я доложил о своём приходе.
— Садись, садись, подполковник, — сказал генерал. — Знаю, ты только что вернулся из поездки, устал, продрог и все такое. Но ничего не поделаешь, придётся вновь тебя отправить в подразделение.
— Благодарю за доверие, — произнёс я без всякого энтузиазма.
— А ты не ворчи, не ворчи… — Начальник штаба замахал на меня обеими руками. — Сейчас поймёшь, что не зря я тебя снова поднял.
Он быстро зашагал от стола к двери.
— Мне только что командующий фронтом звонил… Да неужели же тебе на этот счёт мой адъютант не проболтался?
Я промолчал.
— Ну, ясно, разболтал… Так вот слушай. Командованию фронта из каких-то источников стало известно, что в одной из рот дивизии Сереброва творятся странные дела. Рота на передовой, в самом пекле, вот уже почти месяц.
Генерал рывком отдёрнул шторку, прикрывавшую схему расположения частей нашей армии, и приложил указку к самому кончику выступа, образовавшегося в районе Красного Бора.
— Вот она где, эта рота. Можешь себе представить, подполковник, как их там фрицы обрабатывают. А командир роты, некий капитан Федотов, докладывает лишь о раненых, выбывших в госпиталя. Получается, что за все время боев на этом участке в его роте нет ни одного убитого! Кто-то в строевой части дивизии и смикитил: что-то тут нечисто, ну, и стукнул, минуя и своё начальство, и нас, прямо во фронт. А там и командующему доложили. Вот какие пироги!
— Дело, надо полагать, выеденного яйца не стоит, — сказал я. — Обычный случай сокрытия потерь. Скорее всего с целью присвоения пайков, получаемых на убитых, которые числятся живыми. Туда, товарищ генерал, надо бы следователя прокуратуры послать. Я в таких делах не очень разбираюсь.
— Эх, Зеленцов, Зеленцов! Шляпа ты! Разве дело в самом факте?! Случай, вполне ясно, пустяковый. Но ты ведь знаешь, что такое детонация. Взорви хотя бы ничтожный запал возле порохового склада — и вся округа взлетит на воздух. Обломков не соберёшь. А своих костей тем более. Так и тут. Раз дело дошло до командующего фронтом, оно уже не пустяк. Командующий шутить не любит, и мелочей для него, как известно, нет.