Дорога неровная
Шрифт:
Она, конечно, не сказала Дружниковой о том, что долг Смирнова могла бы и далее скрывать, если бы тот не повел себя по-свински: неделю уже пьет, а вчера, когда Альбина зашла к нему в номер, послал ее далеко-далеко, где она и так была у него прошлой ночью. Да к тому же и обозвал драной лахудрой. Этого чувствительное сердце Альбины, которая считала себя первой красавицей в городе, вынести не могло, и она решила наказать наглеца, глядишь, одумается, прибежит к ней прощение просить, ведь финансовое положение Смирнова она прекрасно знала. Тогда можно
— Хорошо, — сказала Павла, выслушав администраторшу. — Позовите его ко мне. Он здесь?
— Нет, нет, — испугалась Альбина, что директорша догадается о пьянстве Смирнова и немедленно вышвырнет его из гостиницы, а это пока в планы Альбины не входило: там, на улице-то, красавца-мужчину быстренько кто-нибудь приберет к рукам. — Он еще на работе. Знаете, он так много работает, возвращается обычно поздно.
Альбина Осиповна ушла, а Павла вышла из кабинета и, закрывая дверь на ключ, вдруг услышала где-то в глубине коридора пьяную песню:
— «До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага…»
Павла быстро пошла на голос, певший с жалобным, плачущим надрывом, и поняла, что поют в четвертом люксе. Она постучала в дверь. Песня продолжалась.
Она постучала сильнее. Дверь по-прежнему не открывалась, песня не стихала. Тогда Павла в сердцах грохнула по двери кулаком. Через несколько секунд дверь распахнулась: на пороге стоял взлохмаченный мужчина, которого, казалось, окунули с головой в коньячную бочку — так густо несло от него коньяком. На нем была голубая, заляпанная красным соусом рубашка, и такие же грязные светло серые парусиновые брюки. Глаза мужчины, с налитыми кровью белками, бессмысленно уставились на Павлу.
— Ну-у… — промычал он. — Чего надо, мать вашу… — пока ошарашенная и онемевшая Павла стояла перед ним и соображала, как поступить, мужчина, выгнув левую бровь дугой, пристально всматривался в нее. Наконец, уяснил, кто перед ним, и заухмылялся. — О, женщина! Заходи, мне нужна женщина, — он внезапно взял обеими руками ее голову и влепил поцелуй прямо в губы.
Павла мгновенно вышла из столбняка и с силой оттолкнула пьяного от себя. Тот полетел на пол, ударившись о край прикроватной тумбочки, что-то загремело и зазвенело, а Павла, разгневанная, уже бежала вниз, ожесточенно стирая слюнявый поцелуй с губ. Она зашла в туалет, умылась, причесалась, и лишь потом вышла в фойе, подошла к барьеру, за которым находилась администратор, и ровным голосом, едва сдерживая бешенство, приказала:
— Смирнова из четвертого люкса завтра утром выселить! Если вздумает буянить — вызовите милицию.
Сидящая за стойкой Альбина Осиповна злорадно усмехнулась: этого она и добивалась — насчет Смирнова у нее были далеко идущие планы.
На следующий день Павла задержалась на работе: следовало срочно проверить отчет бухгалтера. Неожиданно в дверь кто-то робко постучал.
— Войдите! — разрешила Павла, не поднимая головы.
В дверях
— Доброе утро, Павла Федоровна.
Павла вскинула взгляд на вошедшего и узнала Смирнова. Конечно, он был не таким, как вчера: тщательно выбрит до синевы, волосы, мокрые после душа, зачесаны назад, открывая высокий чистый лоб. Одет он был в кремовую отглаженную рубашку, светло-коричневые с острыми «стрелками» брюки. Только мешки под глазами да красные по-прежнему белки глаз напоминали Смирнова вчерашнего. Но глаза — Павла это заметила — карие, немного виноватые и в то же время ироничные. И еще отметила Павла, что Смирнов назвал ее по имени-отчеству, и это ей было почему-то приятно слышать. Она кивнула на стул, стоящий рядом с ее столом:
— Присаживайтесь.
— Доброе утро, Павла Федоровна, — повторил визитер и представился: — Моя фамилия — Смирнов. Я живу в четвертом люксе. И вы сказали, чтобы я… — он сделал лихой жест, словно отгоняя что-то от себя.
— Да. Я это сказала. И чтобы к вечеру вас в гостинице не было. Но прежде заплатите за проживание, и за то, что в номере разбили. В противном случае я вынуждена буду обратиться в милицию.
— Да… — Смирнов смущенно улыбнулся. — Представляете, я нашел себя сегодня ночью на полу среди осколков разбитого графина. Шишка на затылке здоровенная, — и он потрогал осторожно свой затылок.
— Да уж, — усмехнулась Павла, вспомнив, как отшвырнула она его вчера, — шишка, думаю, и впрямь у вас приличная.
— А вы откуда знаете? — удивился Смирнов. — Не помню, как упал, наверное, плохо стало.
— Еще бы! В таком состоянии, в каком вы были вчера, это и немудрено — ничего не помнить, и что плохо стало — тоже ничего удивительного.
— Да, да, — Смирнов еще больше смутился и с ужасом неожиданно вспомнил, что, пожалуй, уже видел это лицо вчера в дверях своего номера. — А-а-а… Вы вчера не заходили в мой номер?
— Нет, в номер не заходила, — усмехнулась опять Павла. — А видеть вас — видела, отличный, скажу я вам, был вид у вас.
Смирнов неожиданно густо покраснел:
— А я вам такого, — он повертел на уровне головы пальцами, словно закручивал невидимую гайку, — ничего не говорил? Знаете, иногда я бываю несдержанным, когда… В общем, я вас не обидел?
Павла хмыкнула. Злость у нее прошла. Захотелось даже узнать, почему Смирнов оказался в такой странной ситуации: за номер не платит, а пьет. Но в целом он производил впечатление порядочного человека.
— Павла Федоровна, я хотел вас попросить подождать с моим выселением. Честное партийное, я все оплачу. Мне через неделю обещали выхлопотать квартиру, и я уйду из гостиницы. За номер я заплачу обязательно, у меня скоро будет зарплата.
— Ну, хорошо. Извините, как вас зовут?
— Николай Константинович! — с готовностью представился Смирнов.
— Хорошо, Николай Константинович, живите еще неделю, но если будут безобразия с вашей стороны — пеняйте на себя.