Дорога неровная

Изюмова Евгения Федоровна

Темная южная ночь висела над морем, которое тяжко вздыхало и с шелестом накатывало волны на пляж. Шура слушала те вздохи, улыбаясь своим мыслям.

Еще неделю назад она была не только далеко-далеко отсюда, но даже и не мечтала оказаться у моря. И это казалось чудесным сном, хотя сна как раз и нет ни в одном глазу. И дорога в «Орленок» тоже была удивительно прекрасной.

Шура, кроме Альфинска и Тюмени, нигде не бывала, поэтому с жадностью всматривалась в то, что мелькало за окнами поезда. Тавда стояла среди сосновых лесов, а тут — ели, березы, аккуратные поля, огороженные проволокой, чтобы не забредал на посевы

домашний скот.

Поезд пересекал одну область за другой, стучал звонко колесами по мостам через реки. Шура следила за дорогой по карте, и каждое новое название вызывало из памяти то имена, то события. Пересекли Каму, и вспомнились легенды про Ермака, представила, как плывут струги по реке, ищут путь в Сибирь через Камень — Уральские горы. Встретилась Вятка, и сразу подумала о городе Кирове, где родилась Павла Федоровна.

Вятка — широкая, спокойная река, намного шире Тавды. На правом берегу возле Вятских Полян, где поезд перемахнул реку по мосту, был огромный песчаный пляж, мель шла почти до самой середины Вятки, в которой бултыхалась, визжа, детвора. И уже не Уральские горы промелькивали за окном, а пологие холмы, но мало интересовали те холмы ребят — подумаешь, невидаль какая! Зато всем вагоном бросились к окнам, когда кто-то закричал:

— Смотрите, а мы ведь из Азии в Европу переехали!

И они плющили носы о стекло, стараясь разглядеть невидимую границу между двух континентов, означенную бетонным столбом-указателем. Точно также прилипли все к окнам, когда возле Казани пересекали Волгу, ведь многие, и Шура — тоже, видели эту реку впервые.

Но больше всего Шурку поразила первая встреча с морем. Оно открылось неожиданно, когда автобус, окончательно закруженный серпантином горной дороги — от Туапсе они ехали на автобусах — вырвался, наконец, на простор.

Море было ярко-голубое, на первый взгляд ласковое и спокойное, однако выяснилось, что в тот день оно было малость сердитое — волны грызли с легким рыком прибрежную гальку. И даже в этом своем раздражении море было красиво.

В «Орленке» — несколько корпусов-дружин. Валерка Коган, ее земляк-тавдинец попал в «Комсомольскую» дружину, потому что был секретарем школьной комсомольской организации первой школы, а Шура — в «Солнечную», где отдыхали отрядные вожатые.

«Солнечная» расположена на самом берегу моря в больших армейских палатках, потому так слышны ночью усталые вздохи работяги-моря. Но вчера был шторм. Море грозно ревело, и казалось, что кто-то лупит гигантской кувалдой по земле — так грузно падали на берег волны, а брызги достигали палаток. А сейчас море вздыхало, словно спящий богатырь.

Шура тихонько встала, чтобы скрип кроватных пружин не разбудил спящих рядом девчонок, и вышла из палатки. Она подошла к парапету и стала смотреть на море. Какое оно все время разное! Сейчас — темное, и темнота, чем дальше, тем гуще, скрывается где-то вдали: в угольно-черной южной ночи не видно даже линии горизонта. А днем море то ярко-голубое, переходящее к горизонту в густую синь, то волны отливают свинцовым блеском, то вдруг они становятся изумрудно-малахитовыми. Их река Тавда не может менять свой цвет, она все время темно-коричневая на быстрине и прозрачно-бесцветная на мелководье.

И закаты здесь иные, не уральские, во время заката цвет моря тоже менялся. Вчера, например, золотое солнце скатилось в тучи, и море

возле горизонта стало сиреневое, но к берегу катились темно-фиолетовые волны, а у самого берега они стали белесыми, растеряли свой цвет где-то на глубине.

Но чаще всего в море спускался огромный красный диск. Он задерживался на несколько мгновений там, где небо касалось моря, все вокруг освещалось розовым светом — и небо, и горы на далеком мысу, а море покрывалось алыми бликами, от солнца до самого берега протягивались золотые нити. Море в это время было очень спокойное, прибой стихал, море словно знало, что не нужно нарушать тишину. Тихо и лениво лизали волны берег, двигаясь к нему не сплошной линией, а в шахматном порядке, и на гребне каждой — ажурные кокетливые пенные кружева. И вдруг шар стремительно нырял за горизонт, и на горы черным покрывалом со слабым звездным узором сваливалась ночь.

За спиной раздался нарочито сердитый голос:

— Это что еще за ночные прогулочки?

Шура вздрогнула от неожиданности и оглянулась:

— Да я… Димка? Это ты? — она увидела патруль, который ночами курсировал по лагерю, и знакомого свердловчанина Димку Козлова, который прибыл в «Орленок» вместе с Шурой. Свердловчан Шура знала по именам — успели познакомиться за три дня пути, а вот ребят в своем отряде различала по городам — Володя Ижевский, Таня Тульская, Юрка Сочинский, а ее звали Шурочка-уралочка.

Козлов подошел поближе и тоже облокотился о парапет, глядя на море. Один из патрульных спросил:

— Диман, ты идешь?

— Я вас догоню, идите, поболтаю немного с землячкой, — и Козлов обнял шутливо Шуру за плечи.

— Ты что? — испуганно отпрянула в сторону девушка, сбросив его руку с плеча.

Козлов сверкнул во тьме белыми зубами и рассмеялся:

— Чего ты шарахаешься? Не съем же я тебя, — и вдруг прикоснулся к ее щеке губами, а потом побежал догонять товарищей, крикнув из темноты: — А ты иди спать, завтра же в поход идем!

Шура изумленно смотрела вслед Козлову. Она тронула щеку пальцами, и та запылала огнем: ее впервые, пусть даже шутя, поцеловал парень. Шура покачала головой, словно не веря себе, и пошла в палатку. Легла спать и сразу же заснула — глубоко, без всяких снов.

Казалось, только прикорнула, а уже заиграл горн, и дружина проснулась.

Небо над морем было серое, некрасивое, лишь за горами оно чуть-чуть порозовело, и ребята с любопытством поглядывали туда, ожидая восхода солнца. Но когда капризное светило поднялось над горами, то Шура вздохнула разочарованно: солнце было похоже на маленький оранжевый апельсин. «А наши-то рассветы намного красивее», — подумала девушка.

После легкого и недолгого завтрака весь лагерь тронулся с места — в поход, в горы. Шли цепочкой по узкой, едва видимой тропке, которая, наверное, после трехсотой пары ног стала проселочной дорогой. Трава била по голым ногам, цеплялись за рубашки лианы, перегораживая тропу, и приходилось нырять под них, другие «ползуны» обволакивали ажурной сеткой кусты, а третьи обвивали стволы деревьев. Шура с любопытством смотрела на деревья незнакомых пород, на цветы, многие из которых были похожи на цветы в тавдинских палисадниках — мальвы, колокольчики, только здесь они крупнее и ярче. Она так залюбовалась лесом, что не заметила, как рядом с ней оказался Козлов. Он протянул ей букетик лесных цветов: