Дорога Отчаяния

Макдональд Йен

— Время! — бормотала Бабушка. — Приходит мое дитя! Наше дитя! О, Харан! Муж!

Дедушка Харан втянул ноздрями дурной воздух. Черная жижа сочилась из плацентория, смешиваясь с питательной средой. Предчувствие большой беды сжало его сердце.

— Вон, — приказал он Бабушке.

— Но Харан… наш ребенок! Я, мать, должна быть с моим ребенком! — Она потянулась к овеществленному кощунству, занимавшему подоконник.

— Вон! Я, твой муж, приказываю тебе! — Дедушка Харан схватил жену за плечи, развернул ее кругом, вытолкнул из комнаты и запер за ней дверь. Бьющийся в судорогах плаценторий разразился отвратительной отрыжкой. Потрясенный Дедушка Харан подошел к нему поближе. Он постучал

по сосуду. Плаценторий издал жалобный вой, как будто испустив струю газа под высоким давлением. Поверхность бельденовского сосуда вскипела пузырями, они лопались, распространяя невыносимое зловоние. Дедушка Харан закрыл нос и рот платков и ткнул в матку карандашом. Плаценторий содрогнулся и с кишечным звуком плюнул в воздух гнусной серой слизью. Он выбросил струю черной дурной жидкости с пузырями газов, лопнул посередине и умер. Сдерживая дыхания, чтобы не сблевать, Дедушка Харан исследовал распавшиеся останки с помощью карандаша. Он ни обнаружил ни малейших признаков того, что здесь когда-то был ребенок. Он нашел несколько сгнивших черных кусочков, напоминающих кожицу манго. Удовлетворившись тем, что ребенка, живого или мертвого, здесь не было, он вышел из комнаты и запер ее.

— Ужасная, богохульная вещь случилась здесь сегодня, — сказал он жене. — Покуда я жив, никто и никогда не войдет в эту комнату.

Он вышел из дома и зашвырнул ключ так далеко в ночь, как только смог.

— Мое дитя, Харан, мой ребенок — она жива, она мертва? — выпалила Бабушка. — Она… человек?

— Не было никакого ребенка, — сказал Дедушка Харан, глядя прямо перед собой. — Сердце Лотиан обманула нас. Матка была пуста. Совершенно пуста.

И здесь и сейчас он нарушил клятву, данную жене, и отправился в Б. А. Р. Оборванки, где и упился до бессмысленного состояния.

В тот сам момент, когда бабушка внезапно прервала игру в «Эрудит», Женевьеву Тенебра скрутил спазм мучительной боли. Они издала тихий, со всхлипом, стон и поняла, что время пришло.

— Дорогая, что-то не так? — спросил Гастон Тенебра со своего кресла у камина, где он сидел по вечерам, покуривая кальян и предаваясь греховным грезам.

Женевьева Тенебра содрогнулась от следующей схватки.

— Ребенок, — прошептала она. — Он двинулся.

— Ребенок, — сказал Гастон Тенебра. — Какой ребенок?

Женевьева Тенебра улыбнулась, превозмогая боль. В предвкушении этого самого момента она держала беременность в тайне в течение девяти месяцев.

— Твой ребенок, — прошептала она. — Твой ребенок, идиот ты малахольный.

— Что? — вскричал Гастон Тенебра где-то в тысяче километров от нее, длинный и тонкий, как тростник.

— Ты допустил оплошность. Твой ребенок… ты запрещал мне… запрещал и… заставлял… меня… ждать, так что я заставила ждать тебя, а теперь… ожидание окончено. — Она резко выдохнула, когда новый приступ боли скрутил ее. Гастон Тенебра бился и трепетал, как мелкая жалкая птичка. — Отведи меня к Квинсане… Марии Квинсане.

Они собрала остатки достоинства и направилась к двери. Здесь ее застигла жесточайшая серия схваток.

— Помоги же, никчемная ты свинья, — простонала она, и Гастон Тенебра подскочил и повел ее сквозь холодную ночь к Стоматологическую и Ветеринарную Клинику Квинсана.

В посленаркозном оцепенении лицо Марии Квинсаны напомнило Женевьеве Тенебра морду ламы. Эта гулкая мысль крутилась в сверхпроводящих цепях ее мозга, пока упакованный, как подарок, ребенок не оказался у нее на руках и она не забыла все на свете.

— Не сильно сложнее, чем принять козленка, — сказала Мария Квинсана, улыбясь улыбкой ламы. — Но я подумала, что лучше разбудить тебя сразу.

— Гастон, где Гастон? — спросила Женевьева Тенебра. Над ней склонилось козлобородое

лицо ее мужа.

Лицо конфиденциально прошептало: «Поговорим, когда будем наедине».

Женевьева Тенебра рассеянно улыбнулась; теперь ее муж имел не больше значения, чем докучливая муха. Ребенок у нее в руках имел значение, ее ребенок; разве не она носила его долгие девять месяцев, разве не был он частью ее почти полгода?

— Арни Николодея, — прошептала она. — Маленькая Арни.

Когда новости о неожиданном появлении третьего урожденного гражданина Дороги Отчаяния достигли Б. А. Р./Отеля, Персис Оборванка выставила всем выпивку, и все присутствующие возглашали здравицы и тосты — за исключением Дедушки Харана, который, по мере того как ночь переходила в утро, все яснее понимал, что произошло. Кроме того, он осознал так же, что доказать он ничего не сможет.

— Разве не странно, — заметил Раджандра Дас, которого маисовое пиво и вино из гостиничного ферментория сделали болтливым. — Пара, желавшая ребенка, осталась ни с чем, а пара, которой он был не нужен, получила его? — Все согласились, что это меткое замечание.

15

Когда-то Раджандра Дас жил в дыре под вокзалом Меридиан–Главный. Он по–прежнему жил в дыре: в Великой Пустыне. Когда-то Раджандра Дас был принцем сорных птиц, бродяг, нищебродов, флибустьеров, гунд и лоботрясов. Он по–прежнему был принцем сорных птиц, бродяг, нищебродов, флибустьеров, гунд и лоботрясов. Здесь никто не оспаривал у него эту честь. Слишком ленивый, чтобы трудится на земле, он жил за счет своего мастерства и щедрости соседей, очаровывая их сломанные культиваторы или разладившиеся устройства слежения за солнцем и сообщая им новую живость. Он помогал Эду Галлацелли, конструирующему машины, не имеющие никакого практического значения, если не считать утилизации излишков свободного времени. Как-то он починил локомотив компании Железные Дороги Вифлеем Арес: класс 19, насколько он мог припомнить; тот приполз в Дорогу Отчаяния с разлаженным токамаком. Ремонтируя его, он чувствовал себя, как встарь. В припадке ностальгии он чуть не попросил машинистов взять его с собой — в Мудрость, сияющую мечту его сердца.

Затем он вспомнил охранника, вышвырнувшего его из поезда, а также невзгоды, пинки и работу, тяжелую работу, которую ему придется выполнять по пути. В Дороге Отчаяния была тихо, Дорога Отчаяния была изолятом, но при этом в Дороге Отчаяния было уютно, а фрукты можно было рвать прямо с деревьев. Он решил повременить с отъездом.

Где-то к зимнему солнцестоянию, когда светило висело над самым горизонтом, а красный песок блестел инеем, в Дорогу Отчаяния вернулся Адам Блэк. Его появление было таким же желанным для горожан, как весна для утомленных зимой фермеров.

— Подходите, подходите, — взывал он. — Странствующая Чатоква и Образовательная Экстраваганца Адама Блэка снова с вами! — и чтобы подчеркнуть свои слова, он пристукнул по платформе тростью с золотым набалдашником. — Чтобы представить вам чудеса четырех четвертей мира в совершенно новом — (бам–бам) — шоу! К вящему восторгу и восхищению вам, дамы (бам!), господа (бам!), мальчики (бам!) и девочки — невиданная доселе новинка — Ангел из Царства Славы! Умыкнутый прямо из Божественного Цирка, настоящий, бона фиде, стопроцентный, обладающий удостоверением с золотым обрезом — ангел! (бам–бам). Да, подходите, подходите, добрые граждане, только пятьдесят сентаво за пять минут с этим чудом нашей эпохи; пятьдесят сентаво, добрые люди, можете ли вы позволить себе пропустить этот уникальный феномен? (бам–бам). Если вы будете так любезны и встанете в очередь, благодарю вас… не толкайтесь, пожалуйста, времени хватит на всех.