Дорога Отчаяния
Шрифт:
Раэл Манделла–младший и забастовочный комитет присутствовали на похоронах.
— И каковы сейчас показатели производства?
— Снизились до десяти процентов от оптимального уровня. По моим расчетам, завод станет убыточным через двадцать два дня.
— Забастовочного фонда хватит только на пятнадцать. Мавда, попробуй добиться денежной помощи и регулярных воздушных поставок от наших сторонников. Б. Дж., не ослабляй нажим на другие транспланетные компании, неудачи Вифлеем Арес — их удача. Я думаю переговорить с тетушкой, может быть, она сможет безвозмездно выделить нам место
Шесть заговорщиков поклонились и разошлись каждый в свою сторону, а первые лопаты превосходной красной грязи обрушились на керамический гроб Вилли Гумиры.
49
Умертвив более трех четвертей своей плоти, Вдохновение Кадиллак стал в соответствующей степени менее покладистым, думала Таасмин Манделла.
— Госпожа, вы не должны позволять втянуть себя в диспут вокруг Сталелитейной компании Вифлеем Арес. Вы не должны смешивать дух с политикой.
Серая Госпожа и Железный Камерарий торопливо шагали по подземному коридору, ведущему из личных комнат в общие помещения. На слове «политика» Таасмин Манделла остановилась и прошептала Вдохновению Кадиллаку на ухо:
— Ты еси лицемер. Скажи мне, если дух не касается всякого проявления жизни, даже политики — истинный ли это дух? Скажи мне. — И она устремилась прочь по залитому неоновым светом коридору. Протезированный камерарий поспешал вслед за ней, щелкая и жужжа своими протезами.
— Госпожа, не сочтите за неуважение, но вы позволяете эмоциям затуманить ваш разум. Проигнорируйте тот факт, что Раэл Манделла–младший ваш племянник; вы должны принять взвешенное решение, следует ли допустить еретиков… прошу прощения, Госпожа, бастующих, в наши дортуары или нет. Если из рассмотрения устранены затемняющие картину субъективные факторы, решение становится совершенно очевидным.
У входа в зал аудиенций Таасмин Манделла снова остановилась.
— Разумеется, оно очевидно, Камерарий. Я объявлю о своей полной духовной, моральной и экономической поддержке Конкордата.
— Госпожа! Это безумие! Подумайте о паломниках, от чьей щедрости мы зависим — не будут ли они отвращены этим необдуманным шагом? Подумайте о Бедных Чадах — объединяясь с ере… забастовщиками, вы, в сущности, отвергаете их веру в святость Стальградского Храма. Вы не можете отринуть всех своих верных последователей — и пилигримов, и Бедных Чад!
— Мне известно, откуда исходят эти поддельные пророчества о фабрике, Камерарий. Я и на треть не так глупа, как ты полагаешь.
Она воссела на троне в зале аудиенций в столбе солнечного света, отбрасываемого расположенными под углом зеркалами. У ног ее были рассыпаны цветы и завитки металлической стружки, а перед ней стояла шеренга паломников с мрачно сведенными бровями, над которыми красовались девятиконечные звезды. Воздух дышал холодным благочестием.
— Это место нуждается в свете, — прошептала Таасмин Манделла самой себе, представляя десницу Панарха, открывающую базилику, словно банку с маринованными огурцами, чтобы впустить в нее сияние дня.
— Прошу прощения, мадам? — переспросило прислуживающее
Бедное, бедное чадо, подумала Таасмин Манделла. По мере того, как очередь жаждущих излечения, благословения, пророчеств, прощения и исполнения молитв с шарканьем продвигалась вперед, она обнаружила, что сидит, разглядывает отражения облаков в зеркалах под крышей и думает о племяннике и войне, которую он ведет — о войне, ради которой и была ей дана ее мощь — под пустынным солнцем, открытым небом и пред глазами Панарха. Духовность в действии, вера в солдатских ботинках, ножевое лезвие революционной любви. Она правильно поступит, поддержав Конкордат. За все грехи свои они стоят за человечность, жизнь и свободу против Компании, несущей стерильность, механистическую регламентацию и полное уничтожение.
— Госпожа — Старухи из Черновы. — Стая беззубых бабушек в черных шалях склонилась в поклоне посреди цветов и стружки. Они несли уродливое деревянное изображение младенца. Его грубо вырезанный и нелепо расписанный лик имел такое выражение, как будто ему в задницу воткнули какой-то острый предмет. — Они принесли прошение, госпожа. — Прислужница почтительно согнулась и жестами велела Старухам из Черновы приблизиться.
— Каково ваше прошение? — Солнце играло на чистой холодной воде, листья бросали узорчатые тени; Таасмин Манделла едва могла сосредоточиться на их умоляющих голосах.
— … отняли наших сынов и сынов наших сынов, отняли нашу свободу, наше достоинство, они отняли все что у нас было и вернули сломанным; они называют это «индустриальный феодализм», и за него мы хотим отблагодарить их…
— Стоп. Вы из Стальграда?
Самая старая и почтенная из бабушек согнулась в ужасе.
— Встаньте все. — Солнечный свет, тень и прохладная чистая вода испарились под лучами солнца более могучего. — Вы из… — она пошарила в памяти, проклиная себя за невнимательность., — Черновы в Новом Мерионедде?
— Это так, мадам.
— И вы унижены Компанией… вы забастовщики, я правильно поняла?
Младшая из бабушек отделилась от стаи.
— Госпожа, они вырвали пищу из наших желудков, воду от наших губ, свет от наших глаз и силу от кончиков пальцев, они выгнали нас из дома, так что мы должны или покинуть свои семьи или жить как животные, в жалких хибарах из пластика и картона! Серая Госпожа, мы молим вас — помогите! Молитесь за нас, просите за нас, донесите плач угнетенных до слуха Панарха и пусть они призовут на нас его милость, благословите нас…
— Довольно. — Несдержанная женщина вернулась на место, стыдясь своей вспышки. — Что это такое вы принесли с собой? — Старшая из бабушек подняла уродливую статую повыше.
— Это наша икона, Ясно Дитятко Черновы, которое попущением Благословенной Госпожи спасло наш город от разрушения при падении челнока, вызвав волшебный ветер, который унес опасность прочь.
Таасмин Мандела слышала о чуде в Чернове. Город уцелел, но челнок и находившиеся в нем сто пятьдесят человек испарились при столкновении с землей. Чудо классом повыше могло бы спасти и их тоже, подумала она. Статуя же была исключительно уродливой.