Дорога в декабре
Шрифт:
Перепрыгивая через ступени на свой второй этаж, старался ни о чем не думать. Потом на несколько секунд замешкался, налево мой номер по коридору или направо, вечно у нас не рисуют стрелок с направлениями.
Терпишь вот так, терпишь, а потом за пять метров до унитаза мочевой пузырь говорит: «Считаю до одного! Ррра…»
Карточка номера все не срабатывала, и я, поджав пах, закусив губу, с минуту подпрыгивал перед дверью.
Когда она наконец приоткрылась, я влетел в номер, будто в припадке невыносимой плотской
В итоге всё там уделал вкривь и вкось, пока справился с собой.
…Стягивая брюки, вышел из туалетной комнаты с блаженной улыбкой, пал на диван, посмотрел в мрачный лоб телевизора. Потом дотянулся до пульта, зажег экран, нашел музыку и прослушал композицию в исполнении женского ансамбля, осознав только к началу второй песни, что так и не включил звук.
Дверь в коридор, кстати, оставалась открытой. Из приятного забытья меня вывели неизвестные мне люди, которые, переговариваясь, занимали номер напротив.
Поднялся, захлопнул дверь и поспешил к своей лежанке. Как хорошо в гостинице! Как будто тебя отправили в космос и забыли.
Завалился на бок, высыпал из пакета на покрывало всё его содержимое: может быть, Аля еще какой-нибудь незаметный сюрприз припасла для меня.
Но нет, всё то же самое.
Щетку, пасту, бритву я отнес в ванную комнату, книги сложил на ночной столик, свитер оставил лежать рядом с собой.
Некоторое время пускал мыльные пузыри вверх, они кружились надо мною. Вечер романтического астронавта.
Потом поставил почти пустой флакон поверх книжек.
Денег, впрочем, у меня хватило только на одну ночь в гостинице, в карманах осталось всего несколько купюр, чтоб прожить еще и завтрашний день… но это завтра, завтра.
Зазвонил гостиничный телефон, я в одну секунду успел подумать и про главного, который меня нашел, и про Шарова, который меня нашел, и про жену, и про Альку, и даже про дембеля Филипченко, но в трубке послышался бодрый и незнакомый женский голос:
— Добрый вечер! Девушка не нужна?
— Нужна, — не то чтоб ответил я, а просто повторил последнее слово за женщиной в трубке.
Едва успел натянуть на себя покрывало — в трусах все-таки лежу, моветон, — как постучали в дверь.
Вошли сразу трое, в юбках, в чулках со стрелками… одна, увидел краем глаза, вроде бы улыбается, другая, кажется, смотрит в сторону, третья вообще недовольная. Следом появилась четвертая, в длинной юбке, построже и постарше.
— Можно выбрать из них, — сказала она.
«Как же выбрать, — думал я, глядя девушкам в колени. — Чики-брики-таранте, — мысленно произнес я, двигая глазами с одной пары ног на другую. — Чики. Брики. Таранте».
— Ты! — сказал я громко, почему-то потеряв первую согласную букву, и ткнул пальцем в средние коленки.
Дверь открылась, и остальные ноги ушли.
Проснулся я в шесть утра,
Собрал вещи, забрал паспорт, вышел вон, сказав напоследок крутящимся стеклянным дверям: «…грёбаная гостиница», спустился в метро и поехал по кругу.
Проехал круг, отекая потом, не глядя на пассажиров, потом и еще один.
Будем считать, что мы в бане и нам нужно перетерпеть этот жар. А то подумают, что я не мужик, что я слабак.
А я мужик, я не слабак.
Становилось всё жарче, но интереснее — с улицы спускались легкокрылые особи.
Вагон катился по кругу; открывая глаза, я чувствовал себя как в цирке.
Отовсюду шло, качалось, подрагивало голое тело, под легкой одеждой непременно просматривалось белье — пока раздевал одних, входили другие ноги, вносили другие груди. Весь был завален ими.
Совсем немного не хватало, чтоб завыть в голос.
Снова зажмурился.
Нужно было кого-то вспомнить, приспособить для использования.
Сначала, естественно, выплыла та, что была вчера в гостинице.
Первые три минуты она дышала, и я смотрел ей в рот, а потом решил все-таки перевернуть. Нехотя ворочаясь на кровати, она вдруг вскрикнула:
— Что это у тебя такое?
— Ничего, — ответил.
Но сам уже догадался, чего.
— Какое ничего? — она держала в пальцах с длинными красными ногтями синюю детальку, впившуюся ей в бок. — Чего ты тут разложил? Забор вокруг кровати строил?
И кинула деталь в угол.
— Ты чего кидаешься? — спросил я. — Я тебя саму сейчас выкину в окно.
Полез за деталькой под стол, а эту дуру выгнал.
Сейчас бы не выгнал. Но лицо ее почему-то не вспоминалось уже, только рот. С одним ртом скучно.
Попробовал Алю, но у нее выражение лица было всё время такое, как в последний раз, когда ее видел. Это выражение Али не нравилось, и она растаяла.
Помаячили первые, подростковые. У одной, помню, был волос на соске, и она его никак не стригла, я так удивлялся. Вторые, предармейские, одно время везло на длинношеих.
Безымянные, впопыхах, послеармейские тоже пришлись не ко двору.
И тут вдруг вспомнилась одна вообще из киноленты.
Это была первая фильма такого толка, я ее лет в четырнадцать увидел.
Был шок.
Она ведь до сих пор где-то существует, часто задумывался я. Мулатка, короткостриженая, с голубыми глазами, голубейшими. Или у меня что-то с экраном не ладилось. Мне всерьез хотелось найти ее, жить с ней. А что, ей лет сейчас, быть может, тридцать семь. Тогда было, наверное, двадцать. А сейчас тридцать семь, точно. Как Пушкину. Чем она занимается теперь? Больше я ее в фильмах не встречал. Только в одном видел, и смотрел его сто или даже больше раз. Тысячу.