Дорога в декабре
Шрифт:
Двое подростков перетягивали друг у друга простыню. У одного были короткие и очень белые руки, у второго, напротив, неестественно длинные и в разноцветных болячках.
Глаза их смотрели куда-то вкривь и врозь по сторонам, отчего создавалось впечатление, что простыня их интересует менее всего.
Лысый мальчик задумчиво рисовал пальцем на стекле. Он словно вспоминал буквы языка, который знал раньше и никак не мог вспомнить. Поначалу мне показалось, что он рисует указательным, сжав остальные пальцы в кулак, но, присмотревшись, я понял,
Несколько детей пытались играть, стоя в кругу, но смысл игры не раскрылся мне. Может быть, они танцевали?
— Этот хаос — кажущийся, — сказал Милаев. — Если долго наблюдать, то обнаруживаются свои законы поведения, свои иерархии.
Мальчик с лицом, показавшимся мне нормальным, ходил меж кроватей и пальцем тыкал во всех встречающихся.
— Здесь есть свои вожаки, — пояснил Милаев. — Отчасти их поведение схоже с поведением вожаков крысиной стаи. Мы дали им имена. Вот, с маленьким лбом… Можно сказать, вообще без лба. Видите? Это Сэл. И этот, миловидный… Да, у которого не закрывается рот — такое ощущение, что он всегда улыбается. Он Гер. Они… им все подчиняются. Сэл и Гер, вот.
Почти никто не плакал; впрочем, ничего не было слышно. Но по мимике казалось, хаотично перемещающиеся дети либо разговаривают, либо поют.
— Откуда вы их набрали? — спросил я.
— Это не проблема. Как я понимаю, через Платона Анатольевича несколько психбольниц переводят своих малолетних пациентов сюда…
Ближе всего к нам находились два головастых существа, мальчик и девочка. Он сидел на корточках, она стояла перед ним в приспущенных до колен кальсонах. Он смотрел на ее обнаженные половые органы.
— Хотите, включу звук? — спросил Милаев.
— Ну, включите, — я пожал плечами. Мне казалось, что там не может быть ничего интересного.
В одну секунду помещение, где мы находились, наполнилось воем и криками.
Обитатели этого аквариума непрестанно вопили.
Мальчик, который рисовал на стекле и стирал, ныл. Игравшие в непонятную игру орали в голос друг на друга. Мычал сидевший на корточках и смотревший в лобок. Какое-то слово выкрикивал то ли Сэл, то ли Гер, как будто каркал. «Раг! — произносил он резко, несколько раз в минуту. — Раг!..рраг!»
— Это… это скотобойня, — сказал я, но Милаев не расслышал.
С минуту я пытался попасть ключом в замок собственной двери, и мне никак не удавалось это сделать.
«Может быть, я перепутал этаж?» — подумал в испуге. Пошарил рукой по стене, нашел выключатель, щелкнул — и в подъезде вспыхнул свет. Пока я здесь жил, лампочка была вечно перегоревшей.
Замок на двери был заменен, увидел я при свете.
Я нажал кнопку звонка около сорока раз, но к двери никто не подходил.
В нелепой надежде, что в связке найдется ключ и от нового замка, еще некоторое время я пытался открыть дверь. Вдруг очнувшись, сообразил, что очередной, тщетно примеряемый мной к замку ключ — от Алькиных дверей.
Спотыкаясь и торопясь,
…Ветка зеленая, на такой сидела Алька, как птица…
…и еще какая-то желтенькая ветка: август, август — все выгорело, все желтеет…
Нам на выход.
Очутился на белом свете в хорошем настроении. Бывает, что спустишься в метро и уверен, что на улице всё еще день, но выйдешь, а там фонари уже, и машины норовят дальний свет включить, осмотреться, куда они попали. Но изредка случается наоборот: едешь куда-нибудь долго, настроишься уже на вечер, полутьму, а то и сумерки, но поднимешься на эскалаторе, толкнешь одну тяжелую дверь, вторую — и глазам не веришь: всюду солнце.
…всюду было переслащенное огромное солнце.
Я жмурился и думал: чего я рвался домой, зачем мне туда? Вообще туда не надо мне.
В Алькин подъезд заходила дамочка лет десяти с косичками и сумочкой. Поспешил за ней, чтоб не общаться с домофоном.
У Алькиных дверей на минуту замешкался: позвонить или нет, но подумал, что если она начнет неприветливо говорить куда-нибудь в замочную скважину, даже не открыв мне, — придется сразу уйти. А не хочется.
Извлек ключи. Замок повернулся мягко, как намасленный.
Я так и вошел, улыбаясь, еще не остывший от улицы, с таким видом, будто только что поел горячий и сладкий молочный суп большой ложкой.
Аля громко кричала. Мне стало слышно это, когда я еще открывал дверь. Отчего-то я совсем не удивился ее крику.
Поднял с пола отлично начищенный мужской ботинок со шнурками, завязанными узлом. «…О, как торопился, не успел развязаться…» — подумал я, пытаясь разыскать, где тут написан размер ноги, но не нашел.
Посмотрев на себя в зеркало, быстро вошел в Алину комнатку и звонко залепил ботинком по голой мужской ягодице.
— Это что еще такое? — спросил хорошо поставленным голосом.
Мужчина скатился с Альки и кувыркнулся в угол дивана.
Как все-таки отвратительны голые мужчины.
Аля некоторое время лежала с раскинутыми коленями, поддерживая себя руками под груди — как любила.
Половые органы у нее всегда казались удивительно маленькими, твердыми на вид и посторонними на ее гладком теле — словно на ровный лобок пластмассовой куклы положили улитку, и та налипла присосками.
Но на этот раз улитка была вся раздавлена и размазана.
Наконец Аля разлепила глаза и резко села.
— Ну-ка, пошел вон! — выкрикнула она, но груди не отпустила, так что было не очень понятно, куда именно идти.
К тому же я во все глаза разглядывал мужчину.
Мужчиной был Слатитцев. Слатитцев был в черных носках.
— Ты что? — спросил я его шепотом. — Совсем с ума сошел? Тебя президент разыскивает.
Слатитцев машинально вздрогнул всем телом, чтоб встать, но вовремя себя остановил.
— Что у тебя делает этот паяц? — спросил он брезгливо, повернувшись к Альке.