Дорога в декабре
Шрифт:
— За жратвой, что ли, бегал? — спрашиваю я, видя две банки консервов, которые Плохиш положил на пол. — Ну дурак.
— Заначка цела, наверное… — говорит Васе Плохиш. — Завалило просто. Надо доски разгрести.
«Они уверены, что их не убьют, — с удивлением понимаю я, — уверены, и все».
По лестнице спускается Столяр.
— Хасан, я вам устрою всем! Вы что, сдурели, ублюдки? Ты, бегун хренов! — орет он на Плохиша. — Еще раз выбежишь, я тебя сам пристрелю. Ты понял? Я тебе обещаю — сам!
Плохиш
— Кильки хочешь? — спрашивает он у Столяра, протягивая банку.
Столяр пытается выбить ее, но замахивается слишком широко, и Плохиш легким движением уводит банку из-под удара, приговаривая:
— Не хочешь — как хочешь…
— Костя! — говорит Хасан Столяру. — Нам все понятно.
— Ты почему здесь? — никак не может остыть Столяр, обращаясь на этот раз ко мне.
— Стреляли, — говорю.
— Отделение где твое?
— Скворец — вот он, Фистов на чердаке, Монах контролирует сторону дороги… Какие сейчас отделения, Костя! Все перепутались.
— Ни хера не перепутались. Иди и обойди всех. Пусть автоматы почистят, гранаты возьмут в «почивальне». Расслабились? Думаете, что все?
— Чего со связью? — спрашивает Хасан у Столяра, отвлекая его гнев.
— Амалиев уронил рацию. Астахов ему вписал в лоб, и Анвар осыпался вместе с рацией. Накрылась она. А эти, — Столяр кивает на свою переносную, выставившую антенну рацию, — не берут. Надо подзарядить.
Идем с Саней по коридорам. От сухого воздуха в горле першит, тянет на кашель. После безустанного автоматного грохота собственные шаги кажутся далекими, тихими.
На чердаке застаем Кешу, он смотрит в прицел.
— Ну чего, много подстрелил? — говорю.
Кеша не отвечает.
— Скоро наши? — спрашивает он, помолчав.
— Не знаю, — отвечаю сухо.
В одной из комнат, где выставлены посты, сидит у стены Монах, полузакрыв глаза. Его напарник спит прямо на полу, лицом к стене — даже не вижу кто.
— Спим? — говорю, заходя.
Монах открывает глаза и молчит.
Я прохожу к окну, смотрю на улицу. Неподалеку от школы лежит труп, ткнувшись в лужу лицом.
— Сергей, вас что, выжали всех? — говорю, отстранившись от окна. — Что вы квелые такие?
Монах закрывает глаза.
— Обед будет? — хрипло спрашивает у стены тот, кто лежит.
— Почему не ведем наблюдение? — говорю я, не ответив.
— Мы с соседями по очереди, — еле слышно произносит Монах.
Выхожу злой.
— Чего они, Сань? Сдурели все? — спрашиваю у Скворца.
— Устали…
В «почивальне» Столяр заставил пацанов устроить раздолбанные бойницы, на скорую руку почистить автоматы, сделать уборку. Гильзы сгребли в угол, при этом кровь размазали по полу. Кажется, она пахнет. Некоторые ее обходят, но Андрюха Конь стоит посреди самой
— Сейчас будем ужинать, — говорит Столяр. Он отнял у Плохиша консервы. Я, когда уходил с поста Хасана, слышал, как Плохиш выл: «Я за них жизнью рисковал, в меня за каждую кильку по пуле выпустили!»
— Все извлекаем свои запасы, — говорит Столяр. — Сколько просидим здесь — не знаю. Разделим пищу на два дня.
Пацаны лезут в рюкзаки, в свои и в чужие — тех, кто на постах. Но к рюкзаку дока, к рюкзаку Язвы и к Степиному хозяйству никто не прикасается. У кого-то находится банка-другая рыбки в томате. У кого-то — сухари.
— Амалиев! — говорит Столяр. — Давай-ка, посмотри у себя…
Запустив руку в свой туго набитый рюкзак, где царит образцовый порядок, Анвар выхватывает четыре банки. Шпроты, хорошая тушенка, сардины в масле.
Столяр делит добытое.
Лениво жуем. Астахов мнет зубами пищу с диким выражением лица, видимо, ему очень больно. Амалиев ест, придвинув к себе одну из своих банок, закладывая сардинки в широко раскрываемый рот — губы болят. Астахов, косясь на Анвара, ухмыляется, чуть смягчая дикое выражение своего лица.
Валька Чертков есть отказывается, кажется, он даже не может говорить. Приглядываясь к нему, я вижу, что щека у Вальки лопнула, как больной плод.
— Тебя бы зашить надо, — говорю. — Зарастет так — будешь кривой.
Кизя стонет.
— Столяр! — зовет он страдающим голосом. — Водка есть? Дай водки.
Астахов при упоминании о водке начинает медленнее жевать.
Столяр, подумав, идет к своему рюкзаку и возвращается с бутылкой самогона.
— Горилка, — говорит он. — Куда ее беречь, будь она проклята…
Целую кружку наливают Кизе.
Я несу ее как лекарство больному. Присев на корточки рядом с Кизей, с нежностью смотрю, как он пьет, клацая зубами о кружку. Тут же подаю ему лепесток лука и бутерброд с безглазой рыбинкой.
Вернувшись к столу, пью сам как воду.
Пацаны пригубляют по очереди.
— Ну, когда за нами приедут? — ругается кто-то, ни от кого не ожидая ответа.
Кто-то, бродя по «почивальне», закуривает. И тут же в «почивальню» бьет снайпер — пуля, чмокнув, входит в стену.
Закуривший поднимает с пола сигарету, которую, чертыхнувшись, выронил.
— Курить в коридор, — говорит Столяр. — И жратву разнесите пацанам.
На улице совсем стемнело. Стрельба то в одной, то в другой стороне города учащается, не стихает. Иногда одиночными или короткими очередями бьют по школе.
Курим, осыпается пепел, сшибаемый корявыми, не разгибающимися после долгих трудов указательными пальцами… Иногда кто-то появляется в темных коридорах, бредет. Узнать, кто это, можно только с нескольких шагов.