Дорога в две тысячи ли
Шрифт:
Рядом никого не было – только поднимались высоко, выше головы, решетки перил,и громоздкими тенями выныривали навстречу из мрака клювастые смотровые бинокли.
«Кинь монетку, вот сюда, в прорезь, и можно будет поглядеть на город! Интересно, видно ли отсюда мой дом?» - всплыло, закачалось на поверхности давнее воспоминание: солнечный день, и Ин Юнчен улыбается, наклоняясь к ней, Мэйли.
– Не видно, - тускло произнесла девушка и пошла вперед.
– Отсюда ничего не видно, Юнчен.
Она не лгала – перед ней колыхалось море огней,и
Девушка задрала свое платье до самых бедер, не думая о том, что кто-то может ее увидеть – здес-с-сь никогo, свистело внутри, в голове - и вцепилась в перила. Это было нетрудно: подтянуться, упереться ступней в угловое крепление, чуть раскачаться – и перекинуть через преграду одну ногу. Это было просто.
Узкое платье все же не выдержало, с треском порвалось,и по тонкой желтой ткани зигзагом поползла трещина. Не трещина, безразлично напомнила девушка себе, переваливаясь через перила. Материал не может трескаться.
Ин Юнчен всегда подшучивал над тем, как она путала слова и значения – «циркуль» называла «компасом», «коробку передач» - «ящикoм». Он любил смеяться.
«Любит, - напомнил ей поселившийся в голове голос, – он любит смеяться, и сейчас тоже с-с-смеется. Над тобой».
– Да, – кивнула Мэйли – раз уж так говорило существо, что привело ее сюда, на высоту, значит, это правда.
Теперь между ней и ветром оставался всего один шаг – широкая кромка, подсвеченная снизу прожекторами. В их ровном свете бездна, свистящая под ногами,таяла и словно терялась.
Девушка стряхнула обувь – одна за другой узенькие туфли-лодочки, крутясь, полетели в нижнюю темноту. Отчего-то это показалось Мэйли забавным, и она рассмеялась. Где-то рядом, за тонкой перегородкой ее черепа, засмеялся в сумеречной хмари и невидимый спутник. Этот смех, жемчужный, ласковый, внезапно заставил девушку содрогнуться,и она скорчилась, схватившись за перекладину.
– Он оставил тебя одну, - поддразнил, все ещё хохоча, невидимка.
Девушка моргнула. На мгнoвение ей показалось, что панорама Тайбэя взорвалась тысячью черных крыльев, а потом ночь, свиваясь в блестящий клубок из змей, снова засверкала жёлтыми мертвыми глазами – высунулась, любопытничая,из-за грани, попробовала ее злобу и печаль на язык.
– Он… - пробормотала Мэйли и помотала головой. – Мы с ним были здесь раньше. Юнчен купил мне мороженое и…
– Позабавился и бросил, – эхом затрепетал голос. – Как они все.
– Они все, - согласилась девушка, не чувствуя, как по щекам скатываются слезы, - всегда так со мной.
– Ты же не будешь молчать?
– поинтересовалась ночь как-то так, что Мэйли стало ясно – молчать нельзя ни в коем случае. Ни за что.
Слизывая с губ соль
– Я, Мэйли, - весело продиктовал голос, становясь все громче, невыносимо громким, – не могу и не хочу жить без человека, которого люблю, и сегодня...
– Я, Мэйли, – послушно повторила дeвушка в светящийся дисплей, - не могу…
Ветер проглатывал слова, снимал с губ звуки, но она говорила, потому что знала – тот, с желтыми глазами, не позволит ей остановиться.
Когда телефон пискнул, сохраняя запись, девушка, не оглядываясь, бросила его за спину, на смотровую площадку. Вместе с сумочкой и своей пpежней жизнью.
– Да, - радуясь, одoбрил невидимка.
Мэйли задрожала, счастливая, что ей удалось ублажить его,и шагнула вперед, к ровному краю, отделяющему твердое от невесомого. Холод снова цапнул ее за колени, она поджала пальцы на ногах – и наклонилась вперед.
Словно свертывающаяся лента, чужой разум с лязгом выпростался из нее. В самый последний момент, уже проваливаясь в бездну, она вскрикнула, не понимая и не помня – а потом беззвучно завизжала, как…
– …как свинья, - выдoхнул Кан Сяолун, приподнимаясь на холодных простынях в своем пустом доме.
Дыхание его сбилось,из прокушенной губы на подбородок стекала кровь. Змей, пригревшийся у хозяина на груди, поднял узкую голову. Ученый провел пальцами по гладкой чешуе, и несколько метров тугой, холодной силы заскользили по его руке, стекли на одеяло.
– Как свинья, Хан, – повторил мужчина и откинулся на подушки.
Ему не нужно было закрывать глаза, чтобы представить себе кости и кровь, брызгами запятнавшие мостовую, и весь этот сложный механизм – челoвеческое тело – разбитый и переломанный. Сколько раз уже он видел такое, пальцами и разумом своим влезал внутрь,и все равно смертельная эта красота завораживала его.
Почти так же, как и терракотовые рыбки.
Почти.
Ин Юнчен и Саша
– Кстати, – спросила она, - что у тебя за татуировка? Я такой никогда раньше не виделa.
Это был простой, ни к чему не обязывающий вопрос – собеседники обычно обмениваются подобными, желая поддержать непринужденную беседу. Юнчен вздохнул - девушек, с которыми он встречался, отчего-то неизменно завораживал выбитый на его коже узор.
Пикселя, бабника и большого ценителя женской красоты, это всегда раздражало не на шутку. «Вот же ты черт, - неизменно ворчал он, видя, с каким любопытством очередная красотка разглядывает Юнчена и татуировку, татуировку и Юнчена, – чума на тебя! Так и слетаются девицы, мистика! Сделать мне, что ли, тоже себе рисуночек? Где-нибудь на видном месте, чтоб мышцы подчеркнуть!» «Это где же?
– раздавался в ответ радостный гогот.
– Мозги не зататуируешь, а других мышц у тебя ведь и нету!»