Дорога в Лефер
Шрифт:
Он резко повернул голову. Долго смотрел на телегу. Всхрапнули лошади. Вновь шелест…Шелест листьев. От сердца отлегло. Воспоминания творили неладное с реальностью. Теперь он боялся каждого шелеста.
– Ты будешь мстить, подмастерье? – Молчальник прервал свое молчание, не поднимая глаз.
– Да.
От этого ответа повеяло замогильным холодным, где-то далеко ухнула сова, возвращавшаяся в гнездо. Рассвет на мгновенье остановил свой поход, испугавшись этого холода. А потом утро побороло мороз смерти.
– Тогда я проведу вас доброй тропой. Телега, правда, замедлит путь, и…
– Мы не можем ее бросить, – отрезал Олаф. – Придется идти с нею. Я обещал выполнить задание. Мы отомстим, страшно отомстим, – и неплохо заработаем. Путь наш, верно, рядом проходит…Они ведь каждый замок должны брать под контроль…А путь наш вскоре окончится. Ведь до замка…
В висках Молчальника заколотило. Он подпрыгнул на
– Не надо туда. Не ходите туда. Никогда туда не ходите. Там опасно. Там очень опасно. Слышите? Бегите!
Только когда Олаф своей железной хваткой попытался убрать ладони Молчальника со своих плеч, отшельник осознал, что вот уже несколько мгновений трясет наемника. Молчальник отпрянул. – Прости, подмастерье.
Он хрипел: от страха горло его свело, и воздух с величайшим трудом вырывался из его груди. Сердце забилось так громко, что Олафу даже показалось, что он слышит этот бешеный перестук.
– Прости…Я не могу повести вас туда…Не могу… – Молчальник понурил голову.
Со стороны казалось, что он сдался, что он слаб, – но это было совершенно не так. В душе его шла борьба не на жизнь, а насмерть. Воспоминания о проклятом шепоте ворвались в его душу, грозясь вовсе уничтожить ее. Липкий страх отуплял, делал отшельника беспомощным. На его загорелом лице проступила испарина, щеки побелели. В глазах застыло выражение ужаса. Сердце забилось еще сильнее, грозясь вот-вот вырваться из его груди. Но он – он сражался. Сражался с проклятым шепотом. С проклятой памятью. Он сражался с худшим врагом – самим собой. Ноги его подкосились, и он повалился на кочку. Верно, он больно ушибся, но разум его закрылся от внешних ощущений. Осталась только борьба, что шла в его душе.
– Я покажу…вам…путь… – сквозь зубы процедил Молчальник, с величайшим трудом овладев дрожавшим подбородком. Но – только путь. Дальше я не пойду. Не могу я, подмастерье.
Он вновь поднялся. Весь он, кажется, превратился во взгляд: пронзительный, полный боли, страха, безверия, гнева, всего, что только может породить болезненная душа.
– Понимаешь ты меня, подмастерье, понимаешь?! – от возгласа этого, кажется, даже муравейник затрясся, лошади всхрапнули, а все участники похода пробудились.
Ричард, не спавший вот уже, кажется, с самого первого лучика солнца, теперь мог разлепить глаза и больше не разыгрывать дремоту. Он мог в оба глаза смотреть на отшельника. Что-то знакомое повеяло на него. Что-то чересчур знакомое…и страшное. Но…Странное дело, не сам Молчальник был источником того странного дуновения, но не что иное. Ричард терзался попытками разгадать, что же такое происходит. Он пытался пробудить в душе воспоминания, хоть мало-мальски похожие на испытываемые им теперь. Ричарду казалось очень важным это узнать, понять, вспомнить…Но только казалось, что ответ найден, как он тут же ускользал. И вот это более всего раздражало Магуса, привыкшего находить ответы на любые вопросы. Почти на любые.
– Понимаю, – Олаф отвел глаза, не в силах выдержать на себе этот пронзительный, полнящийся страданиями взгляд.
Везучий понимал, о, как он понимал… *** Они шли пятый, а может, даже и шестой день. Эти восходы и закаты, холмы и низины, слились в одну линию, кроваво-красную линию. Олаф стряхнул с себя дрему рутины и оглянулся по сторонам. Кристофер плелся по левую руку. Рана на его левой руке кровоточила, накрывая алой пеленой давным-давно не сменявшиеся повязки. – Ты чего с телеги-то сошел? Ложись, – буркнул Олаф. Он хотел было вспылить, да сил не было. Они отступали долго, а потому и молча – сил не было говорить. – Лошадь сдохнет от тяжести и голода, кто ж тогда потащит… Кристофер не договорил: незачем. Оба понимали, что к чему. Там, на рогоже, валялся в бреду Ричард Магус. В том бою…А, красивое слово для резни! Глоркастерцы кружили дня два. А потом – ударили со всех сторон сразу. Бой шел стенка на стенку, а точнее, больший круг на меньший. А тот становился все уже, уже, уже…Олаф ударился спиной о спину Кристофера. Это значило одно: скоро конец. Командир попрощался со своим бойцом, бросив ему короткое: "Там встретимся!". Кристофер буркнул: "Встретимся…", – а конец фразы потонул в звоне клинков и треске щитов. Но тут Ричард поднялся. Он казался выше любого из людей, а может, даже и нелюдей, которых только– Понимаю. Что ж. Даже знание пути – это уже половина победы, – кивнул Олаф.
Установилось полнейшее молчание. Кажется, что даже муравьи замерли, чтобы узнать, как же поведут себя эти страшные гиганты дальше.
Голос Конхобара ворвался в тишину и разорвал ее на мелкие клочки.– Надо двигаться! Впереди нас ждет великий подвиг! Да! Мой народ будет веками слагать песни о погоне за напыщенными красно-желтыми плащами! За славой! За славой!
Он ревел изо все сил, только чтобы прогнать сумрак. В первую очередь – из своей собственной души…
Молчальник вел отряд через бурелом, каким-то чудом отыскивая тропы, по которым могла пройти телега. Изредка он поглядывал на небо, будто бы к чему-то прислушиваясь, замирал. Когда же проходило несколько мгновений, то он облегченно вздыхал и шел дальше. Ричард старался следить за этими движениями. Каждый раз Магус ощущал дуновение того странного ветра, то знакомое, очень знакомое, но забытое движенье…чувство…что-то… А потом вновь знание исчезало, улетучивалось, пропадало. Кажется, знание это шелестело, да-да, шелестело, глухо так, практически неосязаемо, невнятно. Но Ричард понимал, что это – шелест, шепот листьев.
Магусу все, что с ними происходило с самого отъезда из Лефера, казалось донельзя странным, даже, может быть, невероятным. Будто бы пелена упала на их глаза, их души. Они все шли и шли вперед, к своей цели. По представлениям Ричарда, оставалось два, много, три дня пути, и все должно было окончиться. Они получат свои деньги, и…И пойдут мстить. Короткими же тропами, по которым их вел Молчальник, они могли добраться даже раньше. Да…
Рагмар вглядывался в каждое дерево, которое оказывалось у них на пути. Он боялся, что здешние духи разозлятся, не дадут им дороги, закружат и отправят в путь по Великому Древу. А там он, может, и повидает своих предков. И особенно отца, своего великого и славного отца, который покрыл славой весь их род. Отца, у которого родился такой недостойный сын. Орк стиснул зубы: всякий раз мысль об этом позоре заставляло его сердце сжиматься от боли и исторгала вопль ярости. И потому приходилось стискивать клыки, только чтобы не огласить мир этим ревом: говорят, что орочий крик может разбудить все девять нижних миров да еще с пяток высших. А сейчас, в этом лесу, будить духов было бы самым последним делом.
Ветки бились о борта повозки, но колеса скрипели, лошади ржали, уставшие, наверное, даже мечтать позабывшие об овсе. Несколько раз телега подпрыгнула на кочках, и бока ящика больно уперлись в ребра Ричарду. Но Магус, кажется, не обратил на это совершенно никакого внимания. Он продолжал ловить тот ветер, что приносил шепот, ветер, шедший от Молчальника. И с каждым мгновением, которое приближало их к обратной стороне холмов, сомнения только росли в душе мага. Он оказался не в силах разгадать эту загадку, что только сильнее раздражало Ричарда. Все проблемы, история предыдущих дней поблекла, но в огне сомнений только сильнее разгоралась эта загадка.