Дорога в Лефер
Шрифт:
Лид обожал повторять-дожимать удачные фразы. Так на состязаниях борцы выжимают воду из губки, обращая ее в бесформенную, обезвоженную кучку. Из живой губки.
Аркадий не заметил, как ровная долина сменилась холмами. Покрытые буйным кустарником, они уходили далеко-далеко, насколько хватало глаз. Повсюду виднелись поваленные Великим штормом деревья. Выдернутые с корнем, разорванные свихнувшимися стихиями на части, – они тянулись, насколько хватало глаз. Лид замер, взирая на это зрелище. В груди сами собой рождались стихи, посвященные увиденному. Грандиозная картина поруганной природы.
Аркадий– Энкомий желал бы я сложить..!
И слово замерло на его устах, так и не родившись. Его ладонь покрыло серебристое пламя, становившееся все ярче и ярче.
– Ы-ы-ы! – только и смог выдавить из себя Лид.
Он пал на землю, со всей дури шлепая ладонью по земле, надеясь затушить пламя. Но оно разгоралось тем ярче, чем громче были его крики. Виночерпий уже взвыл от ужаса и…боли??? Боли не было! Только саднили пальцы от ударов о землю. Лид это прекрасно почувствовал. Когда-то в детстве он обжегся, играясь с пламенем факела, и с тех пор ужасно боялся огня. Аркадий помнил ту боль, троекратно увеличивавшуюся в последующие дни. Ожог ныл, вся рука пылала от малейшего прикосновения, будто бы в ней просыпался даймон огня, переселившийся из факела.
Осознание холодным потоком прожгло всю душу Лида. На руке – на его руке – пылало то самое призрачное пламя! То, что ожило в ночь Великого шторма! Но как?
Огоньки затухали и гасли один за другим. Вот над средним пальцем показался едкий дымок, над большим, над безымянным…Рука стала чистой…Ну, то есть как – чистой? Ванны не помешало бы, конечно. С лепестками роз, с благовониям… Но пробудившееся любопытство заставило позабыть Лида даже о самом насущном.
Аркадий долго, невероятно долго разглядывал ладонь, поворачивая то так, то эдак. В воздухе еще витал даймон серебристого пламени, распространяя странный запах. Пахло горелой пылью и немного – можжевельником, уж виночерпий-то знал. Во дворце благословенного ванакта он слыл первым знатоком ароматов, за что его в свое время и произвели в виночерпии. Да! Владыка весьма ценил его замечательный дар, и Лид до невозможности гордился этой благосклонностью. Придворные дамы, бывало, обступали мастера, давая ему на пробу то эти духи, то другие, а подчас…
Лид отмахнулся от картин памяти, любованию которыми он в иное время предался бы на много часов. Не сейчас. Новое знание манило его, заставляя позабыть – пусть на время – все на свете.
Аркадий снова повернул руку. На большой палец село какое-то насекомое. Большое, больше пчелы, с полосатым, желто-черным, брюшком, оно деловито прохаживалось взад-вперед. Лид попытался смахнуть надоедливое существо, и тут же мизинец ожгла невероятная боль. Полосатая пчела ужалила виночерпия и полетела прочь. Виночерпий разозлился, принявшись поминать трижды проклятые земли…И пламя снова возгорелось над его ладонью. Лид замер – несмотря на боль (о, сколько труда, сколько невероятного труда это ему стоило!) – и улыбнулся. Легонечко так, одними краешками губ. Похоже, он начал понимать…
И пламя загорелось в глазах Лида, да такое, что пылавшее на его руке было лишь тенью, жалкой предположенной тенью…
Только к закату виночерпий вернулся в лагерь. Он выглядел сосредоточенным, чего никто из выживших припомнить не мог. Даже Нарсес, нередко встречавший виночерпия при дворе, удивился такому преображению собрата по несчастью. Удивился – и тут же забыл об этом:
– Ты нашел ручей? – былому выспреннему обращению и след простыл. Здесь, на другом конце мира, так
– А, что?
Аркадий словно бы ударился в невидимую преграду и широко раскрыл глаза, пытаясь ее разглядеть. Наконец, увидев Нарсеса, он кивнул:
– Да, нашел…Много ручьев течет через холмы, там, – Лид качнул головой. – Хорошее место.
– Покажешь? – Нарсес придавал большое значение воде, а потому еще стоял на месте. Дивное дело! – Другие разведчики пока не вернулись, вдруг так и не найдут воду?
– Да, конечно, славный Нарсес, – лицо Аркадия приобретало прежнее выражение.
Даже опытный придворный не сумел бы поспеть за метаморфозой. Вся фигура виночерпия приняла самый подобострастный вид, чело склонилось в поклоне верности, а руки сложились на груди, в складках одежд, отчего кончики пальцев нельзя было разглядеть.
Ткань хорошо скрывала едва теплившийся серебристый огонь. Нарсес удовлетворенно кивнул и, подхватив огромный булыжник, пошел дальше:– Возможно, завтра мы перенесем лагерь поближе к воде. Даже здесь, в десяти локтях от берега, мне не по себе…– без тени смущения произнес стратиг. – Только бы шторм не повторился…
Эти слова донеслись из-за спин легионеров. Вскоре и сам Нарсес затерялся где-то вдалеке. Мгновение спустя перед Лидом выстроилась дека легионеров. Легконогие жители славных равнин Каподистрии, они веками верно служили Государству. На их быстроту и выносливость можно было смело положиться.
– Иллюстрий Лид, стратиг просил указать нам путь, – обратился к Аркадию смуглый децемвир каподистрийцев.
Виночерпий присмотрелся к облачению децемвира. На его голове, как влитой, словно бы по нему сделанный, сидел шлем с тремя алыми рожками. На потрепанном оранжевом плаще с синим подбоем красовались "тысяча" – точно такие же алые рога. Точнее не рога, а цифры. Цифры великого Государства. Это же милленарий!
Командир разведчиков понял немой вопрос виночерпия, прочтя по удивленному взгляду.
– Да, иллюстрий, ванакт одарил меня званием милленария, властного над тысячей воинов. Я до сих пор властен над тысячей – тысячей душ. Тела же их где-то глубоко-глубоко на дне океана на окраине чужого мира…– страх зародился в глубине зрачков милленария, и он тут же закивал головой. – То есть части великого Государства, которое мы вот-вот завоюем.
Лид прекрасно помнил, какое столетие подряд повторяется это "вот-вот", а потому он не наказал милленария. Тем более он мог послужить его плану, плану…Аркадий нахмурился: так бывало, когда голова его на пределе возможного. В ней с трудом, подгоняемый всеми силами Лида, зарождался план. Очень сложный, но жизненно важный план.
– Не бойся, милленарий, со мной ты можешь быть совершенно откровенен. Я прекрасно понимаю, каково это – жить вдалеке от родных равнин и домов-гор.
Каподистрия, расположенная на равнине, граничила с плоскогорьем. И вот на этой-то границе каподистрийцы в незапамятные времена прорубили дома-лабиринты, дома-пещеры, по мнению одних, и дома-дворцы – по мнению других. Круг последних (удивительно, не правда ли?) ограничивался самими каподистрийцами, и то не всеми.
Милленарий одобрительно кивнул. Кто прозывал так обители его родного народа, сам мог к нему принадлежать. Остальные разведчики позволили себе только улыбки: субординация, знаете ли.