Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути
Шрифт:
Федя парень деревенский и хлябью возле фермы, то есть обыкновенного колхозного скотного двора, его было не испугать, тем не менее, пачкать сапоги ему не хотелось. Пытаясь обойти наиболее грязный участок, разбитый коровьими копытами и загаженный их же «лепешками», он вышел из полосы света фонаря, на который собственно и шел.
– Эй, кто там, куда идешь… чего тебе!? – это тревожно кричала какая-то бабка, вышедшая из малюсенького пристроенного к ферме закутка. Коровы за бревенчатыми стенами, услышав голос сторожихи, заволновались,
– Бабушка, вы не бойтесь!.. Тягач на дороге, видели стоит? Так вот я оттуда… Погреться можно, а то холодно, жуть? – жалобным голосом взывал Федя.
– Военный, штоль!? – спросила сторожиха.
– Да, военный, сломались мы тут…
– Ну, иди сюда… погрейся и чаю попей. А то я смотрю кто-то по темноте шарится. Может варнак какой на колхозное добро зарится, – уже без настороженности ворчала бабка.
– Да нет, что вы… Как мне тут к вам выйти, чтобы грязи поменьше?
– А вот здесь… вот так по закраю и иди…
Электричества в сторожихином закутке не было, здесь топилась железная печка-буржуйка и горела керосиновая лампа. Сторожиха смотрелась лет на шестьдесят-семьдесят и, видимо, страдала бессонницей, потому что, так же как и Федя ни разу не прикорнула, и они проговорили, не замечая времени более двух часов.
– Откуда будешь-то, сынок? – спросила сторожиха, когда Федя немного отогрелся, выпив горячего чая.
– Издалека бабушка… из Ярославской области, – отвечал Федя.
– Это где ж такая есть, в России?
– Да, в самом центре, до Москвы триста километров.
– Сам-то городской, иль нет?
– Нет, деревенский. С малолетства вот тоже так коров да овец пас. У нас там коровы в общем стаде пасутся и колхозные и личные, а овцы только личные, колхоз не держит. Мы их там по домам пасем, сегодня одна семья, завтра соседская, – пояснял Федя, подливая себе чая.
– Ну, и как вы там живете… хорошо, наверное, раз от Москвы-то недалёко? – по-видимому, сторожиху очень интересовал ответ на этот вопрос.
– Да не знаю, как и сказать-то, когда там жил казалось не больно хорошо живем, а вот посмотрел тут на ваши деревни и, пожалуй, у нас немного получше будет. Моя-то деревня Александровки вашей поболе и дома получше.
– Мать-то с отцом есть? – не обратив внимания, на нелестный отзыв о ее деревни, спросила сторожиха.
– Есть, и отец и мать, и две сестры старшие.
– Сестры в деревне?
– Нет, обе замуж в города вышли.
– А чего ж это вы все разбеглися-то, раз, говоришь, жизнь у вас там лучше, чем здеся? – вдруг сурово спросила старуха.
– Ну, как вам… – Федя даже немного растерялся. – Да не мы одни, у нас там уж почти вся молодежь разбежалась. Скучно уж больно, особенно зимой, мир хочется посмотреть.
– Вот и здеся тоже оставаться никто не хочет, тоже все бегут как оглашенные. У меня двое сыновей, оба на строительстве ГЭС
Федя почувствовал себя неловко, но уходить из относительного уюта и тепла в прохладную сырую ночь, в холодный тягач не хотелось. Чтобы разрядить обстановку он решил переменить тему разговора:
– У вас тут, я слышал, в гражданскую войну бурные события происходили. Вон памятник коммунарам стоит. Их что тут прямо и расстреляли? Вы то, наверное, помнить должны, вам тогда сколько лет-то было?
Сторожиха ответила не сразу, поднялась что-то поискала в углу небольшого помещения, вернулась, прикрутила фитиль лампы… Зачем все это она делала было неясно, но Федя, видя что она не отвечает, не решился переспросить, и в помещении воцарилось молчание. Ответила она через несколько минут, когда Федя уже и не ждал, думая, что старуха обиделась на всеобщее стремление молодежи бежать из деревни и больше не хочет разговаривать.
– Девять лет мне тогда было.
– Девять… в девятнадцатом. Так вы с десятого года? – удивленно протянул Федя, не веря, что женщине, которую он величал бабушкой всего 56 лет и она чуть старше его отца и матери. – Тогда вы, наверное, и не помните.
– Я все помню, – так же после некоторой паузы ответила сторожиха. Вот тута их расстреляли, на энтом самом месте, где ферма стоит и коровы срут, – неожиданно зло и в то же время с каким-то непонятным удовлетворением проговорила сторожиха.
– А вы… вы, наверное, видели все, или прятались, – продолжал допытываться Федя.
– Зачем прятаться, мы все в чистое нарядились и смотреть пошли.
– Как это смотреть, – не мог понять бывший пионер, нынешний комсомолец и лейтенант Советской Армии, на родине которого не проходили фронты гражданской войны, воспитанный в чисто советском духе. – Там же белые красных, большевиков расстреливали?
– Ну да, большевиков… Вот сход и собирали, решали как быть и наши, и березовцы… порешили расстрелять, – как-то буднично поведала сторожиха.
– Погодите, какие ваши? Разве ваши родители не крестьяне были, вы же говорите, что в этой деревне с рождения живете?
– Это она сейчас деревня, а тогда она считалась казачьим поселком. Большой был поселок, против нонешнего впятеро, а то и боле был. И отцы, и деды, и дядья у меня казаки были, – опять с каким-то зловещим спокойствием поведала сторожиха.
– Так, что и ваш отец в расстреле том участвовал? – Федя не мог так просто поверить, что беседует с дочерью белогвардейца. Ему тогда тоже казалось, что все «беляки» бесследно сгинули в той гражданской, не оставив, ни следа, ни потомства.