Дорога в никуда. Книга вторая. В конце пути

Дьяков Виктор Елисеевич

– Ты-ты! Скорее садись за штурвал, пес тебя дери! – торопил Малышев.

Стриженный под «ноль» Аржанников с оглядкой сел на место Лавриненко и стал форсированно припоминать то, чему его учили за недолгое время службы.

Лавриненко вывели в планшетный зал и тут же фельдшер, мелкорослый одесский еврей Борис Сабодаш, по прозвищу «Борюся» стал приводить его в чувство.

Отметка от цели, тем временем, пересекла границу, о чем и доложил в полк Ратников.

– Ну, слава те… – не скрывающий облегчения голос Нефедова обрел свой обычный тембр.

Вскоре цель окончательно затерялась в горах на той стороне.

– Что там? – осторожно поинтересовался со своего места Малышев, чуть привстав со стула и заглядывая в командирский

индикатор.

– Назад ушел, видно просто случайно заблудился, – пояснил Ратников.

– Эх, черт, жаль. Было бы здорово его пришить! – лицо старшего лейтенанта выражало чувство неудовлетворенного охотой охотника.

– Успокойся, ты что. Он же не военный, может даже с пассажирами. Получилось бы как с тем южнокорейским «Боингом».

– Ну и что?… Мы их так к нашей беззубости приучаем. Летают, где хотят. Одного бы шарахнули, другие уже подумали прежде чем… – злая гримаса искажала лицо Малышева.

– Неисправность устранена, – доложил по ГГС Гусятников, – чем перебил диалог командира и офицера наведения.

Тут же в наушниках вновь возник голос командира полка:

– Все Федор Петрович, отбой тебе. Сел у себя супостат… Не забывай, завтра комкора к тебе везу… то есть уже сегодня. Он уже здесь, у нас в гостинице ночует, – голос спокоен и приветлив, комполка явно доволен, что все обошлось.

8

Ратников снял наушники, скомандовал:

– Отбой, «Готовность» номер два. Провести контроль функционирования, станцию выключить, питание с пусковых снять, личный состав вниз!

Часы показывали 6.15, выспаться так и не удалось. К подполковнику подошли Пырков, Колодин и Харченко. Замполит всю «готовность» просидевший тут же рядом, но так ничего и не понявший, кроме того, что имело место нарушение границы, хотел разузнать подробности:

– Ну, и как, серьезно там все было?

– Да ерунда. Какой-то китайский «утюг» заблудился, – снисходительно пояснил подполковник.

– А помните, Федор Петрович, как в 82 году, два километра до зоны не дошел, истребитель? – решил щегольнуть «боевым опытом» Колодин.

– Не два, а десять, – поправил привравшего начальника штаба Ратников.

Лицо Харченко выражало откровенное разочарование:

– Я уж думал…

Петр не договорил, но Ратников и так понял. Харченко тоже жаждал сбить этот незадачливый самолет. После того ночного разговора с холостяками ясна и причина такой «кровожадности» – желание отличиться. Если дивизион сбивал даже беспилотный АДА, офицеры боевого расчета обязательно поощрялись, а здесь самолет-нарушитель – наверняка и ордена бы обломились. «Ишь, гаденыш… наверное и самолет с родной матерью угробишь, если для карьеры понадобиться», – едва не сорвалось с языка подполковника. Но тут же непроизвольно у него возник вопрос и к самому себе: «А почему же ты совсем по-другому воспринимаешь такое же желание, сбить самолет, у Малышева? Потому что он движим не карьерой, а так называемым, патриотизмом, обидой за матушку-Россию? Но ведь и в том, и в другом случае они готовы сделать одно и то же, совершить убийство, скорее всего совсем невинных людей…»

Когда не ценят твою жизнь, соответственно не ценишь и ты чужую. Увы, несмотря на неоспоримые истины, что человек венец мироздания, и его жизнь священна… Можно запросто отнять жизнь у ближнего, за деньги, в запале, из-за классовой или национальной неприязни, или потому, что имеешь власть, возможность послать тысячи людей убивать других и погибать самим. При этом вполне можно избежать наказания, или даже ходить в героях за подобные «подвиги». Ратников не впервые задумывался над такой логикой мышления, едва ли не большей части советских людей, общества, которое вот уже почти 70 лет провозглашали самым гуманным. Задумывался, правда, сравнительно недавно после одного памятного обмена мнениями произошедшего летом этого года. Тогда в канцелярии дивизиона возник разговор о катастрофе, только что произошедшей с американским

космическим кораблем «Челленджер». Кроме Ратникова в том обсуждении приняли участия Пырков, Колодин и два майора прибывшие с полка по хозяйственным и кадровым делам. Никто из собеседников (исключая Ратникова, предпочетшего своего мнения не высказывать) не только не сожалели о погибших космонавтах, более того, искренне радовались. Кто-то высказал мысль, что наверное, это наша разведка так здорово поработала, не только же нам над Чернобылем горевать, пусть и они поплачут. Тогда Федор Петрович про себя ужаснулся: ведь вполне нормальные люди, он их всех знал не один год, у всех семьи, дети, но как же вывихнуты у них мозги, впрочем, как и у большинства прочих чрезмерно политизированных людей. Позже, поразмыслив, он более терпимо отнесся к сослуживцам – ведь он сам каких-нибудь 5–6 лет назад мыслил примерно так же. Почему сейчас мыслит не совсем «по-советски»? Может быть, примеры правления Сталина, Мао-Цзе-Дуна, Пол-Пота сделали свое дело, так же как и знакомство с некоторыми классиками русской литературы? Недаром он наряду с чтением «Юности» столь усердно «ликвидировал» свою безграмотность в области классической литературы, читая на досуге тома из домашней библиотеки, которую по подписке собирала Анна.

Сейчас же, услышав, как два молодых и совершенно разных по взглядам офицера сетовали, что им не представилась возможность сбить самолет, то есть убить людей, подполковник убедился, что не только старшее поколение, но и молодое, наследственно страдает тем же «вывихом мозгов». И причина того вывиха не имеет решающего значения, корысть, или любовь к Родине.

Спустившись с позиции, Ратников не стал заходить в казарму, а пошел, было, домой, умыться, побриться, позавтракать. По пути его внимание привлек стремительно двигавшийся с ведрами полными кухонных отходов нарядчик, рабочий по кухне. Он направлялся к свинарнику.

«Надо к Цимбалюку заглянуть, предупредить, чтобы перед проверяющими в своем драном бушлате не красовался», – подумал подполковник… Из свиной обители раздавались хрюканье и визги, вызванные, видимо дележом того, что принес рабочий по кухне. Остановившись, чтобы немного привыкнуть к нелегкому свинарному духу, Ратников стал невольным свидетелем препирательств между долговязым свинарем-старослужащим и призванным полгода назад, невысоким, но ладно скроенным узбеком, рядовым Хайдаровым.

– Шо, рыло воротишь, чурка нерусский (когда выгодно и к слову украинцы обычно не отделяли себя от русских), не нравится!? А щы со свининой исть, небось за уши не оттягаишь? – вопрошал свинарь на обычном для большинства жителей центральных и восточных областей Украины суржике, смешанном русско-украинском языке.

– Я свинья не ем!? – возмутился Хайдаров.

– Бачив я вас, як вы не едите. Только робить на скотнике не хотите, а жрать уперед всих.

– Давай ведро быстрей! – почти кричал Хайдаров.

Ратников понял: Цимбалюк не спеша, понемногу вываливал содержимое ведер свиньям, издеваясь над плохо переносящим вид и дух свиной узбеком.

– Цимбалюк!? – громко позвал, невидимый за полуоткрытой дверью свинарника, Ратников.

Ведро звякнуло – свинарь выпустил его из рук от неожиданного появления командира.

– Что ты там делаешь!? – строго спросил подполковник.

– Свиньям корм задаю, товарищ подполковник.

Ратников, ступив, наконец, в свинарник стал свидетелем немой сцены (если не считать звуком визг яростно толкавшихся возле опрокинутого ведра свиней): Хайдаров в заляпанном жирными пятнами рабочем бушлате стоял в некотором отдалении от загородки для хрюшек, а Цимбалюк вытянулся у самой ограды.

– Доставай ведро и не держи рабочего! – приказал подполковник.

Свинарь перегнулся пополам через барьер, уверенно орудуя кулаком, оттолкнул самую нахальную чушку, извлек ведро. Хайдаров едва схватил ведра, тут же стремглав покинул «благовонное заведение».