Дорога в Омаху
Шрифт:
– Клянусь Цезарем, ты просто великолепна. Это замечательно! Откровенно говоря, Джин-Джин, я знал, что вы, девочки, расшибетесь ради меня, но всем этим я собирался заняться несколько позже, скажем, в начале будущей недели, поскольку с пятницы по понедельник у меня – другие дела.
– Мак, напомню, ты же сам сказал: через день!
– Да, это так, но я имел в виду лишь эту писанину: я хотел передать ее в руки этих будд из «Беверли-Хиллз» к уик-энду, с тем чтобы к понедельнику или вторнику все уже было на мази.
– Послушай, великий мой некогда муж и самый близкий из всех друзей, которых я когда-либо имела,
– Ну, Джин-Джин…
– Выбрось из своего лексикона это дурацкое «Джин-Джин», Хаук! Ты стал называть меня так после того, как нашел Лилиан в каком-то заброшенном гимнастическом зале и решил, что она больше нуждается в помощи, чем я. Потом Лил рассказала мне, что, встретив Мэджи в пропитанном кокаиновым чадом притоне, где тебя интересовало место хранения коки, ты начал напевать вдруг: «Лили-Лили». Как понимать это, Мак? Мы тебя любим, и ты это знаешь. А теперь выкладывай, что у тебя за проблема с завтрашним утром? Если это очередная жена, мы поймем все как надо и в свое время возьмем ее под свое крылышко.
– Ничего подобного, Джинни! Речь идет об одном деле, чертовски важном для очень многих, для массы обездоленных людей.
– Снова, что ли, сражаешься с ветряными мельницами, дражайший мой друг? – произнесла нежно леди Кэвендиш. – Если хочешь, я все отменю. Впрочем, ты и сам можешь разрешить этот вопрос, если не будешь отвечать на звонки и подходить к двери. Эти коршуны располагают только номером апартамента – двенадцать «а», но ни твоего имени, ни иных подробностей не знают.
– Нет-нет, я улажу это как-нибудь по-другому… точнее, мы уладим.
– Мы?
– Все мои ребята тут, со мной. Я собираюсь продержать их взаперти здесь, пока не решу одну свою проблему.
– Уж не о «смертоносной» ли «шестерке» говоришь ты? – воскликнула Джинни. – Так они в «Уолдорфе»?
– Да. Все шестеро, крошка.
– И все красавцы как на подбор?
– Даже больше того, причем у каждого свой габарит и вес. И, что гораздо важнее для меня, они ждут, что я помогу им кое в чем.
– Тогда все понятно, Мак. Ты никогда никого не подводил.
– Разве что кроме одной…
– Ты это об Энни?.. Не мучь себя зря. Она звонила мне на прошлой неделе. Ей удалось вывезти на самолете дюжину тяжело больных детей с острова в Тихом океане на лечение в Брисбен [190] . Она вне себя от счастья. Разве не это главное? Чувствовать себя счастливой и быть в мире с собой. Не этому ли учил ты нас?
– Скажи мне, она никогда не упоминала о Сэме Дивероу?
– О Сэме?..
– Ты же меня слышала, Джинни!
– Ну да, упоминала, но не думаю, что тебе было бы приятно услышать, Мак, как и в какой связи, так что оставим-ка лучше эту тему в покое.
190
Брисбен – портовый город в Австралии, административный центр штата Квинсленд.
– И все же я хотел бы знать это: ведь он мой друг.
– Все еще?
– Да, в силу ряда обстоятельств.
– Ладно… Она говорит, что из всех мужчин, с которыми спала, помнит только его, потому что это было для нее как бы «причастие любовью» – так выразилась
– Она собирается когда-нибудь возвратиться в этот мир?
– Нет, Мак. Она нашла то, чего ты сам же желал ей. Да и всем нам. Когда хотел, чтобы мы чувствовали себя уютно и в своей шкуре. Помнишь, как говорил ты нам об этом?
– Проклятая психоаналитическая чушь! – вымолвил Хаукинз, стоя перед телефоном-автоматом в гостинице холла, и снова вытер слезу из угла глаза. – Я не спаситель заблудших душ! Я просто знаю, что нравится мне и что, черт возьми, нет! И не надо возводить меня на дурацкий пьедестал!
– Что бы ты ни говорил там, Мак, но тебе не сокрушить его!
– Чего «его»?
– Пьедестала. Так как насчет завтрашнего утра?
– Думаю, я справлюсь со всем этим.
– Помягче с этими коршунами, Мак! Будь с ними добр и в то же время сдержан, и они не выдержат.
– Что ты хочешь сказать?
– Чем ты любезнее, тем больше они потеют, ну а чем больше они потеют, тем это выгоднее для тебя.
– Вроде того, как было в Стамбуле с вражеской разведкой, да?
– Это же Голливуд, Мак!
Наступило утро, а если точнее, то только начало светать. В номере 12 «а» затрезвонил телефон, что вовсе не было неожиданностью для Хаукинза, лежавшего, вытянувшись, на спине прямо на полу.
Мак получил от Мэдж краткий сценарий в два часа три минуты, а к трем часам уже прочитал и перечитал все восемнадцать страниц остросюжетного текста, вышедшего из-под пера его третьей жены. Потом, еще раз пробежавшись мысленно по всему сценарию, переставил телефонный аппарат с письменного стола на ковер, на коем и сам улегся в надежде дать себе несколько часов сна, ведь отдых был столь же необходим для предстоящей битвы, как и боевое оружие. Однако Мэджи создала такую великолепную вещицу – с захватывающей фабулой, взрывной энергией, пронизывавшей буквально каждую фразу, с динамично развивающимся действием и разнообразными, довольно меткими портретными характеристиками, – что вожделенный сон был отложен еще на добрых полчаса, позволивших Хауку обдумать свои реальные возможности выступить в роли продюсера фильма.
«Нет, – решил он в конце концов. – Все время будет отдано Омахе и уопотами. Главный удар – по основному объекту, солдат!»
Выспаться ему так и не удалось – из-за резкого телефонного звонка, эхом отскочившего от стен.
– Да? – поднес Мак телефонную трубку к уху.
– Говорит Эндрю Огилви, генерал.
– Что?
– Я сказал «генерал», приятель. Боюсь, мой старый товарищ по гренадерскому полку нарушил договоренность, сообщив мне, кто вы. Вы славно повоевали, старина! Я восхищаюсь вами!
– Вроде бы немножко рановато для беседы, – заметил Хаукинз, – а вы и в самом деле служили вместе с ним в гренадерском полку?
– Да, он был тогда еще неоперившимся зеленым юнцом, этот Кэвви.
– Кэвви?
– Лорд Кэвендиш, конечно: речь же о нем. У него тоже неплохой послужной список. Лез прямо в грязь, грудью шел на минометы и никогда не тыкал никому в нос своими заслугами, если вы понимаете, что я хочу сказать.
– Это здорово, по-настоящему здорово! Но пока еще, право же, слишком рано, и мои войска не готовы к смотру. Выпейте чаю и возвращайтесь через час. Я приму вас первым, обещаю.