Дорога в Тридесятое царство

Сергеева Александра

Еще более плачевные последствия ожидают, к сожалению, того, кому град нездешний, изобильный Ирий привидится наяву.

Другу моей беззаботной юности, назовем его Нахимовым, в отроческие годы крупно повезло – просто «свезло так свезло», как говорил Шарик, очутившись в «похабной квартирке» профессора Преображенского. Пятнадцатилетний Нахимов был завсегдатаем видеосалона при аэропорте, близ которого мы жили. В таких салонах в самом начале 1990-х прокручивали видеопленки с зарубежными фильмами. Читателям более младшего возраста нужно сказать, что по телевизору таких фильмов тогда не было, а обладателей собственных видеомагнитофонов в ту пору насчитывалось примерно столько же, сколько сейчас владельцев личных яхт. Поэтому зрителей в этих салонах было великое множество, да прибавим к ним еще пассажиров, ожидавших своего рейса в аэропорту.

Нахимов

же, прогуливая школу, ходил практически на все сеансы. Вскоре он примелькался хозяину салона, и тот, решив, что негоже господам предпринимателям самим за кассой стоять, перепоручил это нашему юному киноману. А дальше хозяину стало совсем не до салона: он занялся «реальными пацанскими делами» и полностью оставил салон на Нахимова, взимая с того лишь небольшую фиксированную плату. За сутки в салоне пятнадцатилетний оболтус зарабатывал больше, чем его отец за месяц на заводе! Что мог подросток делать с такими доходами – вполне понятно: он поил-кормил весь микрорайон, устраивал грандиозные по тем временам вечеринки, раздавал деньги друзьям, чувствовал себя королем и думал, что так будет вечно. Надо ли говорить, что все это закончилось очень быстро?

Когда Нахимов вернулся из армии, в которую пошел по оставшимся с недавней для того времени советской эпохи идейным соображениям, к своему немалому удивлению он обнаружил, что теперь придется работать, причем совсем за другие деньги. Сейчас ему под сорок, и из разговоров с ним становится ясно: он все еще не верит, что это навсегда. Тому уж скоро двадцать лет, как он не может принять, что это и есть его реальность и она не временна. Нахимов действительно верит, что он еще поймает удачу. Проводником в земной Ирий в его фантазии является некий хозяин ночного клуба, который, сам не справляясь с заведением, перепоручит его Нахимову…

Это какой же силы должен грянуть гром?! Видимо, должно случиться цунами, как в Индии в 2004, чтобы Светино желание быть хорошей дочкой, абсолютно невыполнимое, как она многократно убеждалась, уступило место здравому рассудку и потребностям собственной души. И еще спорно, останутся ли у нее силы после этого стихийного бедствия на построение собственной жизни. Какой силы должно случиться землетрясение, чтобы перетряхнуть представления о реальности Нахимова? И сколь более вдохновенной, полноцветной и полнокровной стала бы их жизнь, если бы они распрощались с тщетной надеждой на чудо и решили действовать сами?!

Я описываю эти примеры с самым что ни на есть коварнейшим умыслом: обесценить и веру в чудо, сиречь русское «авось», и даже прославленное русское долготерпение. Ибо оба этих столь воспеваемых феномена суть «волки в овечьих шкурах»; это ложные боги, истинные враги русской души, виртуозно маскирующиеся под благочестивыми покровами, да еще подкрепленные религиозно одобренным самоотречением.

Вера в чудо есть гипертрофированная надежда. Это чувство настолько наделено нуминозным [15] смыслом, особенно в православной культуре, что сейчас, когда я, сознательный гностик и в сердце язычница, пишу эти строки, из того самого национального архетипического пласта моей души поднимается настоящий сакральный ужас, будто я покусилась на святое и сейчас это самое иррациональное сверхбытие покарает меня.

15

Нуминозность (от лат. numen – «божество», «воля богов») – понятие, характеризующее важнейшую сторону религиозного опыта, связанного с интенсивным переживанием таинственного и устрашающего божественного присутствия.

Но, слава богам, я, как юнгианка, знаю, что единственная возможность справиться со страхом – идти прямо на него с широко открытыми глазами. Поэтому – вдох-выдох, и отправляемся дальше, через тернии комплексов к звездам Тридесятого царства. Кроме того, когда не хватает собственных душевных ресурсов в каком бы то ни было предприятии, всегда можно, отбросив ненужную гордость (мол, «мы сами с усами»), опереться на авторитет и знания другого. Мир велик, и если в собственном доме кончилась мука, хоть и по сусекам поскребли, и по амбарам помели, всегда можно занять у соседа. Я действительно не нашла в восточнославянском фольклоре мотива обесценивания чуда и понимания

тщетности надежды на вознаграждение за долготерпение. Поэтому обратимся к помощникам заморским. В данном случае нам могут пособить древние греки и совсем еще не древний в сравнении с ними Ницше.

Эллины еще несколько тысячелетий назад разоблачили коварную теневую сторону надежды в мифе о Пандоре. Пандора (напомню, прекраснейшая из женщин) была создана богами в наказание человечеству за принятие огня от Прометея. Имя ее означает «всем одаренная», так как она получила от каждого из богов наилучшие качества. Но мстительный Зевс, прежде чем отправить ее на землю, наделил Пандору ко всему прочему и любопытством, а также вручил ей ящик со всеми земными бедами, который строго-настрого запретил открывать. Конечно, любопытство возобладало, Пандора открыла ящик, и все горести-напасти, заточенные в него Вседержителем, выбрались в людской мир. Осталось одно-единственное, никому не известное зло – надежда.

Так как Человек никогда не имел возможности толком ее разглядеть, он ошибочно считает надежду великим благом. Однако Зевс знал истинную суть этого чувства; он именно для того и положил надежду на самое дно ящика с бедами, чтобы Человек сам себе отныне обеспечивал вечные страдания и ничего не предпринимал для их прекращения, ибо «пока живу, надеюсь». Надежда – самое большое зло, говорил Ницше: она продлевает мучения человеческие.

Надежда, что умирает последней, попросту не дает нам жить. Это вечная иллюзия того, что где-то там есть для нас Ирий, надо лишь подождать. Надежда – это всегда отсутствие человека в настоящем, она направлена в будущее сознательно, а бессознательно – в невозвратное прошлое, в райские кущи младенческого периода или даже в материнскую утробу. Когда же мы воплощены в настоящем моменте – в чувствах, потребностях, в теле, – надежды нет, она не нужна. Более того, если какая-то надежда и сбылась, это все равно не приносит счастья. Когда мы получаем отсутствующий ресурс, все просто «становится на свои места»: появляется впечатление, что так всегда и было, – ведь Ирий, который был спроецирован в недавнем прошлом на новое приобретение или достижение, снова оказался миражом. И снова в настоящем человек погружается в скуку и инертность, все хорошее вновь отправляется посредством надежды в то самое «прошлобудущее», в царство «Нигде-и-никогда»: «Эх, вот если бы у меня было… вот тогда бы жизнь была». Есть на эту тему превосходный анекдот. Поймал мужик Золотую рыбку и говорит: «Хочу, чтоб у меня все было!» – «Ну что ж, – говорит рыбка, – твое желание легко исполнить. У тебя, мужик, все было».

Не будем отрицать, порой происходят чудеса. Но только не в том случае, когда любая надежда на успех в чем бы то ни было возлагается только на счастливую случайность или промысел божий. На эту тему есть еще один превосходный бородатый анекдот. Человек годами молил Господа о выигрыше в «Спортлото». В конце концов разверзлись небеса и он услышал возмущенный глас божий: «Да сколько можно, дурак! Ты хоть лотерейный билет-то купи наконец!»

Однако, если мы будем утверждать, что надежда – это однозначно деструктивное чувство, мы не просто вновь угодим в силки комплекса, но только глубже увязнем в них, ибо тут же попадем на противоположный полюс – в отчаяние. Просто будем помнить, что в блюдо под названием «мотивация» надежды нужна всего лишь щепотка. Основным же ингредиентом на пути к воцарению-восамлению будет интерес.

Интерес – это то, что исходит непосредственно из Самости; это то чувство, что обостряет наше чутье до звериного, то чувство, что делает нашу интуицию предельно чуткой, глазам придает орлиную зоркость, а телу – легкость и силу. Это то, что вдохновляет, направляет и излечивает. По-русски это чувство именуется также страстью.

Душе, что пылает страстью, вдохновленному уму, рукам, что горят от азарта, не нужны опоры в виде «надо», «принято» и «придется». Когда истинное желание, исходящее из природной Самости, обретает свободу, душа, разум и тело действуют заодно, желание становится бескомпромиссным: «Хочу настолько, что, пока не рискну, не опробую все способы, – не успокоюсь». И, как подсказывает опыт, здесь-то и начинаются настоящие чудеса! На пути Героя начинают встречаться волшебные помощники только после того, как он осознаёт: кроме него, воевать со Змеем некому.