Дорога во Францию
Шрифт:
– Ты прав, Наталис.
– На твоем месте, Ирма, я поговорил бы с госпожой Келлер; она скажет сыну, мы поторопимся со свадьбой и потом будем спокойно ожидать дальнейших событий.
– Да, – отвечала Ирма. – Действительно, надо торопиться со свадьбой; едва ли невеста будет препятствовать этому!
– Ну разумеется нет! Иметь такого мужа, как господин Жан, подумай только, какая это для нее защита! Ты только представь себе, Ирма, как она должна будет выехать из Бельцингена и проехать кишащую войсками Германию вдвоем со своим старым дедушкой! Что бы с ними было? Нет, что ни говори, а надо скорее кончать дело,
– А этот офицер, – спросила меня сестра, – ты его встречаешь когда-нибудь?
– Почти каждый день, Ирма. Это просто несчастье, что его полк все еще в Бельцингене! Надо бы сделать так, чтобы о свадьбе Марты узнали только после ее отъезда!
– Да, в самом деле, так лучше будет.
– Я боюсь, что, узнав о свадьбе, этот Франц выкинет какую-нибудь штуку! Господин Жан, конечно, сумеет поставить его на место и тогда… Одним словом, я беспокоюсь!
– И я тоже, Наталис! Надо как можно скорее обвенчать их, но прежде придется выполнить кое-какие формальности, и я боюсь, что в это время объявят войну.
– Так поговори с госпожой Келлер.
– Непременно, сегодня же!
– Да, нужно спешить! Как бы и теперь уже не было поздно!
Действительно, за эти дни произошло одно событие, вследствие которого Пруссия и Австрия, вероятно, ускорят наступление. Это было совершенное 20 июня в Париже покушение, слух о котором намеренно распространялся агентами обеих союзных держав.
Двадцатого июня был осажден Тюильрийский дворец. Чернь под предводительством Сантера, продефилировав перед законодательным собранием, бросилась на дворец. Разрубаемые топором двери, выломанные железные решетки, пушки, поставленные на уровне первого этажа, – все указывало на силу начинавшегося восстания. Спокойствие, хладнокровие и храбрость короля спасли его самого, его жену, сестру и двоих детей. Но какою ценой оплачено было это спасение? Король должен был надеть на голову красный колпак.
Разумеется, среди сторонников двора, так же как и среди конституционалистов, это нападение на дворец названо было преступлением; но король все-таки еще оставался королем, имеющим право на кое-какие почести. Долго ли это продлится? Самые легковерные люди не дали бы ему и двух месяцев царствования после всех полученных им угроз и оскорблений. И как известно, они не ошиблись бы, так как шесть недель спустя, 10-го августа, Людовик XVI был изгнан из Тюильри, и, низложенный, заключен в Тампль, откуда должен был выйти только, чтобы сложить голову на площади Революции.
Если велико было впечатление этого покушения в Париже, во всей Франции, то невозможно представить себе, как сильно было оно за границей. В Кобленце раздались вопли отчаяния, ненависти, мести, и немудрено, что отзвук их дошел до маленького уголка Пруссии, в котором мы сидели. Если эмигранты начнут наступать, да к ним еще присоединятся Имперские войска (как их уже называли), то начнется ужасная война.
В Париже все это знали, и были приняты энергичные меры, чтобы быть готовыми ко всему. Быстро образовалась организация федералистов. Так как патриоты считали короля и королеву ответственными за угрожавшее Франции нашествие, комиссия собрания решила, что вся нация вооружится и будет действовать самостоятельно, без вмешательства властей.
А что нужно было для этого? Нужно было только
Все это мы узнали через несколько дней после возвращения Жана, и новость сильно взволновала нас.
Известие распространилось по городу 23-го утром. Во всякое время можно было ожидать сообщения о том, что Пруссия ответила Франции объявлением войны. Через город с быстротою молнии приносились эстафеты, курьеры, передавались распоряжения из одной части армии в другую. Говорили, что сардинцы тоже должны присоединиться к Имперским войскам, что они уже выступили и угрожают границе. К несчастью, это была истинная правда.
Все это повергло семейства Келлер и де Лоране в величайшую тревогу, а мое положение становилось все труднее и труднее.
Все чувствовали это, и, если я молчал, то исключительно оттого, что не хотел усугублять всеобщего беспокойства.
Словом, времени терять было нечего, и так как свадьба была решена, то следовало отпраздновать ее без замедления, о чем в тот же день и условились.
По общему соглашению выбрано было 29-е число. До этого дня можно было успеть выполнить все формальности, которые в те времена были крайне просты. Обряд должен был совершиться в церкви, в присутствии обязательных свидетелей из числа лиц, имеющих сношения с семействами Келлер и де Лоране. Я выбран был одним из свидетелей. Какая честь для старшего вахмистра!
Положено было действовать как можно осторожнее и никому не говорить о предстоящем событии, кроме свидетелей, присутствие которых необходимо. В эти тревожные дни надо было стараться не привлекать к себе внимание. Калькрейт сейчас бы сунул нос в это дело. Кроме того, лейтенант Франц мог с отчаяния выкинуть какую-нибудь штуку и тем вызвать осложнения, которых нужно было во что бы то ни стало избежать.
Что касается приготовлений к свадьбе, то они займут немного времени. Все будет очень просто, без всяких празднеств, которые в другое время, конечно, устроили бы с большим удовольствием. Теперь же будет только обряд венчания и больше ничего.
Торопиться, торопиться! Не время было действовать согласно поговорке: «поспешишь – людей насмешишь».
Но несмотря на все принятые меры, тайна наша, оказывается, выплыла наружу. Конечно, соседи, – ох, эти провинциальные соседи! – весьма интересовались происходившим в обоих домах. Разумеется, и мы, и господа де Лоране иногда посещали друг друга в необычное время, чем и возбудили любопытство окружающих. Калькрейт также не упускал нас из виду, без сомнения приказав своим агентам зорко следить за нами. Может быть, нам не так-то легко будет привести в исполнение наш план.
Но хуже всего было то, что слух о свадьбе дошел до лейтенанта фон Граверта. Ирма сама случайно слышала, как товарищи лейтенанта разговаривали об этом.
Оказывается, лейтенант, узнав новость, в сильном припадке гнева заявил товарищам о своем намерении употребить все средства, чтобы помешать браку.
Я надеялся, что Жан ничего не узнает, но, к несчастью, слова эти были ему переданы. Он, говоря со мной об этом, едва сдерживал негодование, и мне стоило большого труда успокоить его. Жан хотел идти к лейтенанту Францу лично требовать объяснений, хотя сомнительно было, чтобы офицер согласился иметь дело с простым буржуа.