Дорога во все ненастья. Брак (сборник)
Шрифт:
И как бы зима ни упиралась, ни прятала до поры от солнечных лучей по закоулкам природы свой нерастаивающий, целюлитный, поникший снег, каждый новый день приносил весне очередную бескровную победу тепла над холодом.
Движения – над спячкой.
По весне Олеся оправилась от осеннего кризиса болезни настолько, что трудно было отличить ее от всех остальных, здоровых, людей.
К этому времени наша просвещенность в вирусологии распространилась так далеко, что мы уже знали, что при серьезном лечении болезнь инкубицируется в человеке, и хотя человек остается носителем вируса СПИДа, но может жить долго, без особых ограничений.
И, при определенных условиях, женщина, ВИЧ инфицированная, даже способна иметь здорового ребенка.Вначале весны мы все вступали в период оптимизма, забыв о том, что оптимизм – это роскошь дилетантов.
…Цветы для Олеси обычно приносил Петр.
Он у
Но, в палате больной девушки, среди цветов, принесенных моим другом, я, неожиданно для себя, почувствовал, что стал иначе воспринимать ренессанс.
Может, просто, каждый цветок, подаренный женщине – это эпоха возрождения в локальном масштабе.
Цветам Олеся радовалась как ребенок, да она и была ребенком.
Правда, научившимся многому.
А это необходимо любому человеку.
И больному, и здоровому.
Человек ведь, даже счастлив может быть, лишь на столько, на сколько он научился быть счастливым…
…Олеся была ребенком.
– Но, по крайней мере, не беспризорным – у нее оказалось целых три дополнительных папочки, – улыбаясь, сказал врач, когда я заговорил с ним об этом, – Парадокс нашего времени.
– Парадокс времени, – повторил я, – Почему же сейчас беспризорных детей больше чем после войны?
Лицо доктора стало серьезным:
– В этом нет никакого парадокса.
В войне мы, все-таки, выиграли.
А в строительстве коммунизма – проиграли…
…Вася рассказал мне о том, что Олеся говорила о своем будущем, я рассказал Петру и Андрею, и то состояние, в которое пришла она, позволило нам начать думать о будущем.
То есть, заняться тем, что раньше нам в головы не приходило.
Время, которое мы провели вместе с Олесей, так повязало нас, что расставаться уже не имело смысла.У Олеси было только школьное образование, значит, поле для ее будущего было широким.
– Сошлем ее на менеджерский факультет, – Андрей Каверин часто подавал хорошие идеи, – На заочный.
Пока, подучим ее сами, заключим с ней договора на реализацию наших картин – как-нибудь прокормим девчонку.
И, со временем, мы все забудем о сегодняшних событиях.
– Не плохо, – согласился Петр, – В конце концов, главное, чтобы результат выходил за пределы событий, приведших к этому результату…
…Потом, мы посоветовались с ее лечащим врачом, и оказалось, что можем сделать Олесе еще один подарок – отправить их с Васей на море.
Девчонка обрадовалась, и это был очередной подарок нам.
Неизвестно, кому везет больше – тому, кто получает подарки, или тому, кто может их делать.
– Я еще ни разу не видела моря! – и Петр, улыбнувшись, ответил ей:
– Ты еще многого не видела, девочка. Теперь мы это исправим.
Мы были такими радостными, что забыв обо всем, что привело нас всех в больницу Первого медицинского института, я спросил Петра:
– Завидуешь им? – Петр улыбнулся и ответил:
– Нет. Я слишком старый для путешествий с девушкой.
– Старость – тоже время путешествий. И женщины, пусть и не наши, могут сделать это время лучше.
– Старость – это время, когда со своей женщиной уже интересней путешествовать, чем с чужой…
…Потом они оба уехали на месяц в Новороссийск, а мы почувствовали себя победителями.
И захотелось поверить в то, что добро всегда побеждает зло.
Мы были счастливы, потому, что сделали то, что хотели и могли.
– Стоп, воронье.
Мы – не ваш ужин…Художник Андрей Каверин
Олеся умерла в первый день лета.
…Через неделю после отъезда Олеси и Васи в Новороссийск, пришла телеграмма.
Телеграмма скрывает выражение лица, то есть – лишает воображение фундамента.
Кроме цифр, в телеграмме, присланной Василием, было одно единственное слово: «Встретьте».Мы поняли, что что-то случилось, и меня не удивило, то, что на платформу Курского вокзала, сразу вслед за нами прибыла машина «Скорой помощи».
Когда поезд остановился у перрона, в вагон вошли санитары в белых халатах, со сложенными пополам носилками в руках.
Кто-то выходил из вагона, кто-то кого-то встречал, но я ничего этого не замечал, и мне показалось, что над причалом поездов нависла тишина.
А потом, когда перрон почти опустел, на него вынесли Олесю, лежавшую на носилках.
Ее лицо было открытым и почти таким же белым, как простыня, покрывавшая ее худенькое тело до самого подбородка.
Закрытые глаза девушки подрагивали прозрачными веками.
Когда Олесю уже увезли, на перронный асфальт вышел Вася Никитин.
Его лицо было основательно разрисовано свежими синяками.
– Что случилось? – спросил я.
– Приступ.
Он
Саркома.
– Что случилось с тобой?
– Нас с больной Олесей не хотели пускать в поезд……Жестокость людей, тем более, жестокость в стремлении оградить себя от неизвестного, давно уже не вызывает у меня удивления. Ведь, почти всякая неизвестность – это почва для паники.
А паника не только разобщает, но и сплачивает толпу.
Паника – это превращение персонального страха в коллективный ужас……Кремировали Олесю в Западном крематории.
Где-то в районе метро «Сходненская».
Как ни странно, в обрядовом зале собралось довольно много народу, даже батюшку пригласили, и пока тот что-то говорил, своим глубоким, тягучим голосом, я заметил, как Петр – кажется, самый большой атеист среди нас – сунул деньги какой-то служащей крематория, и в зале загорелись свечи.
Наверное, смерть – это такая вещь, при которой, даже атеисты забывают о своем атеизме.Отец Олеси оказался рабочим какого-то завода, маленького и скучного, но способного выделить автобус для похорон.
Уже после того, как все слова были сказаны родственникам – мы простояли молча – и гроб с телом Олеси, вначале двинулся вниз, а потом скрылся за полированной крышкой, на этом автобусе уехали на поминки все.
Только нас пригласить толи не захотели, толи просто забыли.– Хотите, за отдельную плату, посмотреть на то, как горит тело? – спросил какой-то мужичок, довольно поношенного и безразличного вида. Я не понял его вопроса, а он не понял моего ответа: – Зачем?..
…Мы так и остались стоять на перекрестке, образованном шоссе и подъездными к крематорию асфальтированными путями, под небом, которое, немного посомневавшись, все-таки заплакало.
И нам пришлось сойтись с этими небесными слезами.
Из нас четверых, легкая штормовка оказалась только у меня, а Петр, Гриша и Василий так и стояли в своих темных пиджаках, на которые падали крупные капли дождя, делая ткань бесформенной и осклизлой.
И было непонятно, что на лицах моих друзей – капли дождя или что-то иное.
Слезы……Мы стояли и молчали, и вместе с нами молчали православная церковь, католической костел, еврейская синагога и буддистская пагода.
– Какая это гадость – пьянство и наркотики, – прервал тишину Гриша.
В это время, среди туч блеснул лучик солнца.
И Петр ответил:
– Мир, вокруг нас, так богат и интересен, что уходить в пьянство и наркотики, могут только те, кто из себя ничего не представляет.
Только тот, кто мельче этого мира.
Тот, кому в этом мире, делать нечего.
Только ничтожество тянется к бутылке и шприцу.
Только те, кто больше ни на что не способен.
Так, что быть пьяницей или наркоманом – это не плохо.
ЭТО СТЫДНО…Брак
«Жена – не любовница…»
Виссарион Белинский
«Ну и дурак, этот Белинский…»
Николай Удальцов
– Знаешь, наверное, каждый писатель ставит во главу своего творчества – человека.
Но ведь можно без конца повторять: «Человек! Человек! Человек!» – а, что это такое – человек?
– Я бы повторил несколько иначе: «Человек! Человек? Человек…»
Ну, что же.
На примере этой, довольно банальной истории, я попробую показать, что человек – это, прежде всего, его желания.
Ведь только они рождают поступки…
…Если бы люди ясно представляли бы себе, чем, на самом деле, является то, чего они хотят, возможно, они хотели бы совсем иного.
Если бы люди всегда поступали разумно, в раю давно возник бы квартирный вопрос.
А чертей в аду пришлось бы перевести со сдельщины на оклад. Иначе, они все разбежались бы.
Конечно, описываемые в этой повести события – всего лишь, частный случай. И я отдаю себе отчет в том, что последняя точка в истории человеческих ошибок, будет поставлена не мной. И, если меня спрашивают:
– А кем будет поставлена последняя точка в истории человеческих ошибок? – я не пожимаю плечами в сомнении, а отвечаю абсолютно точно, потому, что точно знаю ответ:
– Последним человеком…