Дорога во все ненастья. Брак (сборник)
Шрифт:
…Если бы старина Грегори – на платформе узкоколейки, рельсы которой мирно лежали вдоль берегов озера Онтарио, продавший первый кусок курицы, вложенной между двумя ломтями хлеба и сдобренной долькой лука и соленого огурца и политой кетчупом, а, впоследствии, организовавший всемирную империю быстрого питания под именем бизнеменов Мак-Дональдсов – мог знать о том, какие истории будут разыгрываться на террасах его забегаловок, он, наверняка, завещал бы своим потомкам заниматься драматургией.
Тогда, наверное, фаст-фудом пришлось бы заниматься мне.
Не оставлять же мир без хот-догов, биг-маков, чизбургеров, гамбургеров и хрустящих картофельных палочек…
Он
…Говорят,
С годами, я сделал открытие: ни одного из этих способов люди не знают…
Это не значит, что в браке нет счастья. Это значит, что для счастья не существует чужого опыта…
…Воскресный летний день выдался солнечным и жарким, ровно настолько, чтобы улицы опустели, а все столики на террасках кафешек заполнились и в столице, и в ее пригородных городках.
За одним из столиков во дворе «Макдональдса», отгороженном от остального города заборчиком высотой по колено мужчины среднего роста, сидели художник Петр Габбеличев и поэт Иван Головатов.
В том, что за столиком одного из канадских кафе в подмосковном райцентре сидели Иван и Петр, не было ничего библейского, и ничто не должно было наводить на мысли о старинных русских приданиях.
К всемирной глобализации, происходившее на террасе «Макдональдса», тоже имело весьма отдаленное отношение.
Вернее, затрагивало глобализацию совсем иного рода.Перед каждым из мужчин, на плетеном пластмассовом столике находился стандартный набор из сэндвичей, кофе и стружек картошки-фри в высоком, разукрашенном подобием рекламы, стаканчике.
«Макдональдс» летом, в полдень, это место, куда ходят не голодные люди, а люди, которым хочется просто посидеть и поболтать.
Петр и Иван не отличались от всех остальных – они сидели и разговаривали.
С другой стороны, «Мак-Дональдс» – не такое место, где разговаривают о чем-то серьезном, и за столиком, за которым сидели Петр и Иван, как и за всеми остальными столиками, разговор шел ниочем, то есть о том, в чем разбираются все: о политике, о футболе, о погоде. Кроме этого, Петр и Иван говорили еще об одном общедоступном и всем понятном – о том, о чем говорить, вообще не стоит – об искусстве.– …Почему, это, нам не стоит говорить об искусстве? – спросил как-то Ивана Головатова инструктор краевого управления культуры в городе Красноярске, куда Иван забрел по случаю во время перелета из Ленска в Москву.
Самолет, на котором летел Головатов, подзасел в Красноярске из-за дождливой погоды, Иван сдал билет и решил побродить по новому для себя городу день-другой.
В управление культуры, куда он зашел, чтобы разузнать насчет койки в гостинице, его попросили прочитать лекцию «об искусстве» – как выразился инструктор – для работников городского коммунального хозяйства.
– У нас, в крае, можно сказать, все разбираются в искусстве, а вы – столичный поэт… – толи инструктор хотел, таким образом, закомплементить Ивана, толи, он сам был бывшим коммунальщиком, но Головатов посчитал, что отрывать людей от дел глупо, особенно в дождь, и ответил просто:
– Если есть что-то, в чем разбираются все, значит, в этом никто ничего понять не в состоянии…
– …Может просто, когда человеку за пятьдесят, – проговорил Петр, глядя не на Ивана, а куда-то в пустоту, называемую поэтами и космофизиками небом, – С политикой, футболом, погодой и искусством, вообще, начинает твориться что-то непонятное.
– А может еще проще, – ответил ему Иван, – В политике, футболе, погоде и искусстве, как в любви – понятно, когда выходит плохо, но неизвестно как нужно делать, чтобы получилось хорошо.В этот момент, мимо столика, за которым
Девицы были довольно симпатичными и напоминали лучики. Только непрямые, а преломленные плохоотполированными линзами и отраженные многими зеркалами, некоторые из которых страдали кривизной.
Казалось, порочности они несли не больше, чем все остальные девушки на улице. Просто, свою порочность, они несли нескрывая.
Напоказ.
Нарочито.– …Ну, а если, у людей такой нарочитый вкус! – без всякого сомнения, в своей правоте, сказал презентальный галерейщик на открытии глупого, пошлого и бессмысленного людосбора, названного иностранным словом «биенале», и, оттого, еще более глупого, пошлого и бессмысленного.
Петр не стал спорить, потому, что предмета спора не видел. Он просто ушел, подумав:
– Нарочитость – это отсутствие вкуса.Девушки-проститутки – словосочетание, рожденное от брака интеллигентности с реальностью – поставили свою личную жизнь на рынок и на план одновременно, и Петр, провожая их взглядом, незлобно усмехнулся:
– Троцкистки секса.
Художник и поэт были знакомы так давно, что многое в их разговоре, уже не нуждалось в дополнительных словах.
В молчаливом взаимопонимании взрослых людей нет никакой мистики.
Мистика начинается там, где понимание отсутствует.
Кстати, там же мистика и заканчивается.Впрочем, возраст здесь ни при чем. И когда взрослые думают, что дети понимают не все – это только подтверждает то, что не все понимают взрослые.
Каждый возраст имеет свой счастливый шанс остаться непонятым. Шанс стать возрастом поэтов потому, что тот, кто понимает, что понимает не все – может фантазировать. Тот, кто думает, что понимает все – может только заблуждаться.
– …Почему ты подумал, что это проститутки? – спросил Иван. – Потому, что они безразлично обходят стороной столики, за которыми сидят женщины и дети.
– По-моему, Петр, ты, даже когда говоришь об искусстве, думаешь о женщинах, – проговорил Иван, немного помолчав, и Петр улыбнулся ему в ответ: – Я о них думаю, о чем бы ни говорил.
– И, никогда не думаешь, о женщинах плохо? – задав этот вопрос, Иван расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и ослабил галстук. Видимо, для того, чтобы решать, что плохо, а что – хорошо? – человек должен иметь возможность свободно дышать.
Петр ответил, почти не задумываясь, но, улыбнувшись:
– Даже когда мы думаем о женщинах плохо, мы все равно думаем о женщинах.
– Только не говори, что тебя заинтересовали эти девицы.
– Нет. Меня заинтересовали те две женщины, что сидят через три столика, справа от тебя.
Иван повернул голову, лишь на мгновение, но его хватило, для того, чтобы он что-то вспомнил:
– Одну из них я знаю.
– Какую?
– Ее зовут Лика, – поэт Иван Головатов по институтской специальности был гинекологом, – Несколько лет назад я делал ей аборт.
– Какой же удивительной информацией можно обогатиться сидя в «Мак-Дональдсе», – слегка, ненавязчиво, поиронизировал Петр, – Лику я тоже знаю. Правда, не очень близко.
– А вторую?
– Вторую – не знаю совсем.
– По-моему, ты смотришь как раз на вторую.
– Верно.
Я, ведь, прожил с ней шесть лет…– …Ну и чем это все закончилось? – Иван понимал, что разговор заходит в область, путешествие по которой не всегда имеет право даже близкий друг.
И понял бы, если бы вопрос остался без ответа.
Но Петр ответил и, тем самым, сделал первый шаг по словам, которые привели к поступкам:
– Она ушла от меня к другому мужчине.
– Ты так и не простил ей этого?
– Нет.
– Библия учит, что нужно прощать, – вздохнул Иван.
– Библия учит прощать врагов.
Про любимых женщин там ничего не сказано…