Дорогая, а как целуются бабочки?
Шрифт:
– Владимир Петрович, – просунула в аудиторию кроличью мордочку секретарша декана, – можно вас?
– Нельзя, но если очень хочется…– начал я.
– …то можно!– подхватил четвертый курс.
У секретарши заалела шея, вспыхнули щеки.
Шутка была с бородой, и студенты, принимавшие в ней участие, уже и не лыбились даже, но девица всякий раз заливалась краской.
– Вот вы издеваетесь,– потупив взор, пеняла Игнатову, – а вас там ждут.
– Кто может ждать?
– Пронин.
Сергей Александрович Пронин, как и его мультяшный однофамилец, был силовиком. Но служил не в МВД, а в КГБ – курировал вуз, куда меня, вернувшегося из Алжира, взяли преподавать французский.
Более-менее плотно я общался с ним только раз. Когда, уже будучи преподавателем, оформлял командировку в Алижир. Но тогда сам искал с Прониным встречи.
– Здравствуйте, Владимир Петрович, здравствуйте. Надо бы поговорить, – лаская глазами, протягивал руку, чекист.
– Я вас внимательно слушаю, Сергей Александрович
– Нет, нет – не здесь. Надо бы проехать.
– Ну, вот закончу пару…
– Надо бы сейчас. Дайте ребятам задание, и поедем.
« Дал ребятам задание » и, бросив на заднее сиденье жигуля дубленку (после похорон Борецкого прошло больше месяца, и уже припекало), стал вставлять щетки, которые, если оставишь, непременно сопрут.
– Не-е-ет, на нашей, – подхватил под локоток Пронин и мягко повел к «УАЗику».
Через пять минут мы были на Пугачевской, в областном управлении КГБ, в кабинете человека, отрекомендовавшегося как Михаил Иванович.
Небольшой, кругленький, бодренький, он усадил меня, сел сам и, потирая ручки, поинтересовался:
– Догадываетесь, по какому поводу вас пригласили?
– Ну, примерно.
– Вот и славно. Вот и рассказывайте.
– Что?
– Все. Жизнь свою, Владимир Петрович, рассказывайте. И подробненько.
(…)
Как это писали у нас в романах? « Лишь под утро, обессилив от любви и разговоров, они заснули счастливым сном. И, возможно, именно в эту осеннюю ночь произошло таинство, которое мы называем зарождение новой жизни »…
В эту, в эту. По – другому быть не могло. Отец же не сразу после победы вернулся. Налаживал, как говорили тогда, мирную жизнь в Прибалтике. Комендантом. «Расчистка улиц, восстановление электрических и водопроводных сетей, обеспечение населения продовольствием». И все под прицелом снайперов – освобождение от «фашистского ига» горячие прибалтийские парни встретили с бо-о-ольшущим воодушевлением.
Рапорты писал. Просил об отпуске: семью не видел четыре года. Но только месяцев через пять ему этот отпуск предоставили. Краткосрочный, в несколько дней. Два добирался до станции Спирова, еще день до Каменки…
По хорошему от Спирова до Каменки час пути. Но дело было в осеннюю распутицу, к тому
– Откуда, оголец, будешь?
– Так мы из Раменя. Зерно привозили на станцию.
– А не подбросишь ли военного до Каменки? Виноградовых знаешь?
– Так че не подбросить. И Виноградовых знаю. Ночь только переждем – быкам отдохнуть надоть.
Отыскали в здании вокзала свободные лавки, прилегли, но не надолго – тронулись до рассвета.
Шли по селу. В домах, в одном, другом зажигались керосиновые лампы, коровы мычали, тренькало о цинк молоко – хозяйки принимались за утреннюю дойку. За селом дорога змеей втянулась в лес. Стало еще темней. Парнишка шел впереди, указывая быкам путь: лес не отпускал влагу, и под ногами, колесами и копытами было сплошное месиво. Животные скользили, но упорно шли навстречу отдыху. Шли домой. С рассветом взялся накрапывать дождь. Люди в телегах накрылись плащ – палатками. Ехали молча.
– Эвон и Раменье! – крикнул возница, как только вышли из леса. – Да и вы, считай, приехали. Чуток обождите – я к председателю слетаю. Накладную за зерно отдам, да быков испрошу до Каменки.
У правления толпился народ. Женщины, в основном. Обступили, взялись наперебой расспрашивать о своих, все еще не вернувшихся. Мало что мог сказать им Петр Игнатов и почувствовал облегчение, когда на крыльце появился председатель. В гражданском пиджаке, но солдатских галифе, долго тряс фронтовику руку, зазывал в гости… Тронулись, и далеко уже ушли, а раменские все стояли гурьбой и смотрели вслед.
От Раменского до Каменки доехали быстро: здесь дорога – песок да галечка. На околице Петр спрыгнул с повозки, вымыл в ближайшей луже сапоги, обтер пучком сена, одернул гимнастерку и скорым шагом пошел к пригорку, на котором стояли первые каменские дома. До домов оставалась сотня метров, когда появилась Катя. За ней бежал пацаненок. «Юрка! – екнуло в груди. Бросился навстречу, схватил в охапку жену, сына, которого видел впервые, и застыл не в силах произнести ни слова.
Родня подоспела. Остановилась в нескольких шагах и почтительно ждала.
Первым молчание осмелился нарушить отец Екатерины – Павел Виноградов. Подошел и, поглаживая то зятю плечо, то дочери, повторял: «Вот и, слава Богу, вот и, слава Богу».
Тесть заметно усох. Росточком стал ниже. Походил на подростка, а в лице и вовсе появилось что-то детское.
Засуетились остальные. Мать Кати, ее сестра Антонина, Шура – жена старшего брата Михаила, ребятишки Михаила и Шуры – Римма и Владик и муж Антонины – Петр Подобедов, что вернулся с войны без руки.