Дорогая редакция. Подлинная история «Ленты.ру», рассказанная ее создателями
Шрифт:
Из всех ключевых элементов последним придумалось название. Подготовка спецпроекта совпала по времени с возвращением из «Слона» в «Афишу-Рамблер» Юрия Сапрыкина. Регулярно бывая на наших изнурительных летучках, он не столько фонтантировал идеями – с этим мы и сами неплохо справлялись, – сколько оценивал и конструктивно критиковал (Галя определила его роль как «арбитр вкуса»). И вот настал момент истины: Гладких нависает над нами коршуном, требуя названия – надо заверстывать его в макет, – а у нас его нет. Доска в Галином кабинете исписана вариантами, которые никому не нравятся. Уже собраны первые выпуски: воспоминания Климова об августе 91-го (кстати, в них, в цитате, впервые в «Ленте» появилось матерное слово без отточий), пронзительные фотографии Щеколдина, интервью с основателем «Эха Москвы» Сергеем Корзуном, видеозапись пресс-конференции ГКЧП с трясущимися руками Геннадия Янаева… Просматривая все это, Сапрыкин произнес: «Дни затмения». Мы переглянулись – и отправили Саше утвержденное
…18 августа 2011 года, когда запустились «Дни затмения», я в первый и последний раз в жизни спал на редколлегии. В последнюю ночь выяснилось, что в текстах повсюду стоят разные кавычки. Из-за каких-то технических сложностей автоматически привести их к общему стандарту было невозможно, и я всю ночь, сидя в Галином кабинете, выправлял их вручную. Успел. Выдохнул. Откинулся на спинку стула, прикрыл глаза – и когда руководители отделов пришли на утреннюю планерку, я спал, свесив голову и шумно сопя. Руководители отделов пожали плечами: ну, устал человек… и как ни в чем не бывало стали обсуждать новостную картину дня.
Собираясь внедрить в «Ленте» какое-нибудь новшество или готовя очередной спецпроект, Галя Тимченко неизменно требовала «мантры»: предельно ясной формулировки, зачем и как это делается, достаточно короткой и «цепляющей», чтобы, столкнувшись с какими-то сложностями при реализации замысла, ее можно было тут же вспомнить – и искать решение, исходя из нее. У снобов это, кажется, называется high concept, но в «Ленте» снобские термины, как правило, не приживались.
Мантра «Страны, которой нет» была, на первый взгляд, неочевидной: «места и люди». В первом же нашем разговоре про спецпроект к 20-летию распада СССР – том самом, по скайпу, когда я еще торчал в Африке, – мы единодушно решили, что будем рассказывать «человеческие истории». Замысел, само собой, потом изменился почти до неузнаваемости, но эта основополагающая идея осталась – и мантра «места и люди» исчерпывающе ее выражала: мы не обобщаем – мы рассказываем про конкретного человека или конкретное место, история которого в том или ином смысле может послужить метафорой всего того, что случилось с народом и со страной в связи с распадом СССР.
Мантру «история против биографии» я придумал уже потом, когда в редакторской колонке подводил итоги «Страны, которой нет». Я понял, что главная линия напряжения в отношении к недавнему прошлому нашей страны – не между «демократами» и «коммунистами», не между теми, кто в период с 1985 по 1993 год (и далее) при тех или иных политических пертурбациях оказывался по разные стороны баррикад. Главная линия напряжения – между теми, кто пережил это все на своей шкуре, для кого это еще биография, и теми, кто, как я, был тогда еще слишком мал, у кого не осталось обо всем этом личных воспоминаний, кто судит о случившемся с чужих слов – то есть для кого это уже история.
Если «Дни затмения» были проектом историческим – они опирались исключительно на документы эпохи и были посвящены, в общем, той же Большой Истории, про которую пишут в учебниках, то «Страна, которой нет» была проектом антропологическим – она опиралась на живые человеческие свидетельства и впечатления и была сосредоточена на биографиях, на частных, «маленьких» историях.
Вот, например, Олег Кашин и Андраш Фекете сделали репортаж из Таллинского дома моделей – цитадели советского гламура, где издавали культовый журнал мод «Силуэт»; о том, как теперь там пережившие свою славу модельеры одевают отцветших эстонских красавиц. Петя Бологов и Ирина Попова нашли в Ташкенте Александра Шишкина – двойника Гитлера, выступавшего в свое время с «Коррозией металла», а ныне прозябающего в нищете и забвении. Ярослав Загорец и Настя Головенченко рассказали об Ивановке – молоканской деревне в Азербайджане, сохранившей после распада СССР статус колхоза. Илья Азар привез из Киргизии очерки о русской общине Каракола и о жителях Оша – киргизах и узбеках, у которых никак не получается наладить мирное сосуществование. Мы с Лешей Мякишевым съездили в Агдам – город на границе армянского Нагорного и азербайджанского Равнинного Карабаха, вот уже двадцать лет лежащего в руинах. Юля Вишневецкая встретилась в Риге с Йоханом Даношем – главой Балтийского немецкого общества, некогда дезертировавшим из Латышского легиона СС. Это все конкретные истории, конкретные люди и конкретные места. Тут не надо ничего обобщать – это надо просто рассказывать. Общая картина складывается сама собой. На ней латвийский композитор Раймонд Паулс и ереванская писательница Мариам Петросян, написавшая один из лучших русских романов последнего десятилетия «Дом, в котором…», присутствуют на равных правах с полоумной старушкой Жужуной из грузинской деревушки близ Гори и с безвестными донбасскими шахтерами с фотографий Александра Чекменева.
В этом смысле «Страна, которой нет» была прямой противоположностью «Дней затмения»: вместо бесстрастного голоса отстраненного рассказчика (тексты в «Днях», кроме мемуарных свидетельств, были без подписей) – полифония живых человеческих голосов; вместо компактности и четкости – нарочитая огромность и вечное ощущение недосказанности, открытого финала. Один финал,
Команда «Страны, которой нет» около полугода моталась по экспедициям. Все пишущие журналисты были штатными сотрудниками «Ленты», кроме Олега Кашина из «Коммерсанта» и Юли Вишневецкой из «Русского репортера» (она, впрочем, работала в «Ленте» раньше). Фотографов (сплошь фрилансеров) собирала Ира Меглинская – среди них были как признанные мэтры, вроде тех же Климова, Мякишева, Гляделова, так и молодежь – например Мария Морина, Ольга Кравец и Оксана Юшко, представившие в «Стране» свой мультимедийный проект «Грозный: девять городов». Организовать экспедиции для такой оравы творческих личностей было грандиозным административно-хозяйственным мероприятием. Где-то нужно было получать визы, где-то – договариваться с местными властями, где-то – с военными. «Лента» никогда прежде не делала ничего столь масштабного. Для этого нужен был человек с железными нервами – мы нашли его в лице Саши Суворовой, бывшего ответсека журнала «Афиша-Мир». В качестве менеджера «Страны, которой нет» она орала, кажется, только на меня, да и то всего пару раз. Так что если мне когда-нибудь надо будет придумать памятник невозмутимости – я просто предложу изваять Сашу, говорящую по телефону с очередным незадачливым корреспондентом.
Финал «Дней затмения» и вся «Страна, которой нет» пришлись на бурное время – с декабря 2011 по май 2012 года: скандальные выборы в Думу, стотысячные митинги в Москве, возвращение Путина в президентское кресло… Только что созданный отдел спецкоров «Ленты» (он тогда состоял из Ильи Азара, Иры Якутенко и меня) делил рабочее время между «Страной» и текущей новостной повесткой.
Все те годы, что «Лента» оставалась преимущественно новостным изданием, больше 90 процентов редакционных усилий отдавалось тексту. Дизайн и верстка были неизменны и воспринимались как данность. Визуальный ряд считался вспомогательным материалом: проиллюстрировать, дополнить, разбавить длинное полотно текста – почти не бывало такого, чтобы, скажем, фотография в «Ленте» имела самостоятельную ценность (я помню единственный случай: фотогалерея из одной фотографии – Харрисон Форд 20 с лишним лет спустя снова надевает шляпу Индианы Джонса). «Красивость» текста была ограничена – негласно, но довольно строго: стилизация в общем случае воспринималась как маскировка содержательных изъянов.
«Журнальные» навыки, которые редакция начала нарабатывать на «Стране, которой нет», понемногу пошли в дело. Спецкорские тексты становились длиннее и прихотливее. Мы стали пробовать играть с версткой – хотя бы в тех тесных рамках, которые нам оставляли старые движок и макет. Стараниями обновленной фотослужбы (ее возглавила Ира Меглинская, из «Страны» пришла Катя Богачевская, из прежней фотослужбы – Паша Бедняков) визуальный контент из второстепенного стал равноправным с текстами.
В самом конце 2011 года, когда мы то ли праздновали Новый год, то ли отмечали завершение «Дней затмения», то ли толпой вернулись с очередного митинга, Сапрыкин привел в редакцию Ивана Колпакова – он только что перебрался в Москву после закрытия пермской «Соли» и приглядывался к потенциальным работодателям. Ему довольно сумбурно объяснили, что будет перезапуск, потом напоили. Сапрыкин вернулся через час и спросил: «Ну как?» – на что Ваня, слегка икнув, ответил: «Мне кажется, что я уже тут работаю…»
Именно Колпакову предстояло возглавить отдел новых медиа – уже не опытно-конструкторское бюро, а мощное медийное предприятие, которое производило «журнальный» контент «Ленты».
Некролог
Елизавета Сурганова
Елизавета Сурганова – журналист, переводчик; в «Ленте. ру» работала редактором в рубриках «О рекламе», «Интернет и СМИ»; после «Ленты» – обозреватель Forbes
За два с половиной года в «Ленте» я написала много некрологов самым разным редакциям и СМИ. Для меня как для редактора отдела медиа время выдалось благодатное – с осени-зимы 2011 года в СМИ началась настоящая эпидемия. С легкой руки Филиппа Дзядко ее прозвали «гребаной цепью» – выражение, которое очень быстро начало вызывать у московских журналистов тошноту, так часто его пришлось потом произносить. Я писала о закрытиях по политическим и экономическим причинам, писала об увольнениях самых неприятных людей и об увольнениях друзей. Пространство вокруг сужалось и сужалось – об этом в редакции старались не задумываться, но было понятно, что мы остаемся живыми каким-то чудом.
Вскоре чудо закончилось. Александр Мамут, кивая головой на Роскомнадзор, уволил великого редактора Галину Тимченко, а «Лента» отправилась писать заявления об уходе. 13 марта, наутро после увольнения Гали, мы собрались на похмельную утреннюю летучку – уже без главного редактора. Обсудили темы на день и решили, что надо делать все то же самое, что мы делали прежде, – писать текст о все той же «гребаной цепи». Теперь уже последний. Но некролог этот был написан чужими словами – мы заняли отстраненную позицию (не плакать же, право, по самим себе на своих же страницах) и просто собрали реакцию медиасреды.