Дороги, которые мы выбираем
Шрифт:
Мои глаза уже привыкли к полумраку этой комнаты. Светлана так и не зажигала свет, но он проникал в окно от уличного фонаря, и я уже видел здесь все: стулья, книжные полки, письменный стол…
И вдруг я увидел на дальнем углу письменного стола портрет. И мне показалось… Нет, наверное это мне только показалось. Я потянулся к столу, чтобы разглядеть портрет, но в тот же момент Светлана закрыла мое лицо своими горячими руками.
— Я хочу, чтобы ты смотрел на меня, только на меня, — зашептала она, — ты не видел меня почти год…
Она
Я тихо, стараясь не обидеть, отстранил Светлану, встал и подошел к столу. Полуосвещенный светом уличного фонаря, Николай Николаевич Крамов в военной форме принимал орден из рук генерала. Это была хорошо знакомая мне фотография.
— Не смотри, не надо! — испуганно крикнула за моей спиной Светлана, вырвала карточку из моих рук и отбросила ее.
— Он подарил это тебе? — едва выговаривая слова, спросил я.
Она молчала. Потом ответила неестественно тихо:
— Он мой муж.
Будто кто-то резко ударил меня, толкнул в спину, и я поднял руку, чтобы защититься.
Все стало на свои места. Я видел все ясно: плачущую Светлану, стол, тот самый портрет, диван, корешок каждой книги, стоящей на полке. Внезапно я ощутил спокойствие, какое-то полное безразличие к тому, что окружало меня.
— Андрей, милый, — шептала Светлана, — я не люблю его… никогда не любила… Я просто не знала, что мне делать… Я люблю только тебя… Прошу тебя, не будем думать о нем, ведь его нет.
— Он в командировке, наверное… я понимаю.
— Тогда я уехала не с ним! Но он шел за мной, как тень. Он преследовал меня. Я устала от этой борьбы с тобой, с ним, с собой. Я устала быть одна…
Ожесточение поднималось во мне. Я чувствовал: сейчас оно достигнет сердца.
— Нет в тебе жалости, — устало и безнадежно сказала Светлана.
Вот теперь это достигло и сердца.
— Да, во мне нет жалости, — сказал я. — Подумать только, ведь я чуть было…
Она сидела на диване и смотрела на меня своими большими, красивыми глазами. В них уже не было слез, и я подумал о том, как быстро они высохли.
И вдруг, глядя в широко раскрытые глаза Светланы, я понял, в чем именно изменилась она за эти полтора года. Конечно, дело было в глазах! Тогда, раньше, в них что-то горело, светилось… А сейчас в них не было души. Они стали пустыми.
Я ощутил страшную усталость. Меня уже не было здесь, в этой комнате. Я был далеко отсюда. Далекие северные горы проплыли перед моими глазами.
— Ты уходишь? — услышал я за спиной. Я не обернулся.
…Ночь. Что же мне делать? Идти в гостиницу спать? Но мне не хотелось спать. Мне почему-то казалось, что сейчас не ночь, а утро. Я привык к зимним темным полярным суткам.
Я представил себе, как войду в свой гостиничный номер и останусь один. Нет, я не пойду туда, я не хочу оставаться один, наедине со своими мыслями. Я не смогу быть один. Тогда мне будет- казаться, что она снова здесь,
Что же мне делать? Больше всего на свете мне хотелось бы сейчас оказаться там, у себя, в Заполярье. Если бы я снова увидел горы, и туннель, и людей, с которыми прожил эти два долгих года, то все сразу определилось бы, все улеглось бы в моем взбудораженном сердце. Я был уверен в этом.
Но Заполярье далеко сейчас от меня, очень далеко. Я не смогу даже на мгновение увидеть те горы и услышать хотя бы одно слово оттуда.
Услышать?.. А почему бы мне не пойти на Междугородную и не позвонить в Тундрогорск?.. Зачем? Кому? — я не думал сейчас об этом, не знал, с кем буду говорить и что скажу. Мне просто было необходимо услышать голос оттуда. Это успокоило бы меня. Я почувствовал бы себя сильнее.
Через несколько минут я был уже на улице Горького. Я был уверен, что в такой поздний час я буду единственным посетителем на Междугородной. Но я ошибся. В зале было много народу. Люди сидели на диванах, стояли у стен, отделанных розовым мрамором, толпились у застекленных окон столов заказов. Прошло минут пятнадцать, пока подошла моя очередь и я очутился у окна.
— Тундрогорск, Заполярной области, — сказал я немолодой женщине, сидевшей за небольшим полированным столиком, на котором ничего не было, кроме квитанционной книжки.
Я ожидал расспросов насчет моего, мало кому известного, населенного пункта, но женщина деловито спросила:
— Сколько минут?
— Десять, — выпалил я.
Собственно, мне не о чем было говорить так долго, яо было уже поздно: женщина молниеносно выписала квитанцию и выжидающе смотрела на меня. Я заплатил и отошел в сторону.
Справа и слева от входа шли ряды телефонных кабин. Двери их были наполовину застеклены. На каждом стекле значился большой, золотом выписанный номер.
Я прошелся вдоль кабин. Все они были заняты.
Сквозь стекла было хорошо видно, что делается там, внутри. Люди сидели на маленьких откидных стульчиках и прижимали телефонные трубки к уху. Некоторые из них прикрывали другое ухо рукой: наверное, было плохо слышно и мешал шум зала. Иные, наоборот, разговаривали приоткрыв дверь в зал и придерживая ее за длинную ручку-перильце: очевидно, им было душно в закрытой кабине.
Через две-три минуты в зале раздавался усиленный репродуктором равнодушный, точно дистиллированный голос. Он называл город и номер заказа и приглашал пройти в кабину.
Любопытства ради я стал прохаживаться мимо столов, отделенных от зала стеклянной перегородкой. На трех последних стояли, поблескивая коричневым лаком, ящики. Сбоку они были похожи на радиоприемники, но на передней панели я увидел частые ряды крохотных лампочек. Они то загорались зеленым светом, то гасли одна за другой, и тогда казалось, что какая-то ярко-зеленая букашка пробегает по панели из конца в конец.