Дороги товарищей
Шрифт:
— Почему пятьдесят семь? — спросил Саша.
— Может и больше, я не знаю.
— Плоско, — подал голос Костик.
— Я и не острил вовсе. Не виноват же я, что каждую мою фразу принимают за остроту. Это моя трагедия. Скоро я застрелюсь.
Сторман приставил к виску палец, клацнул зубами, изображая звук выстрела, и закатил глаза.
— Ладно, кончай, — с усилием подавив смех, толкнул его Саша.
— Шутки в сторону! — проговорил Ваня. Глаза его так и мерцали от смеха? — Ну вот, Соня, ты получила ответственное комсомольское
Соня поднялась с парты.
Вот и все. Лаврентьев сказал коротко, просто. Слова его прозвучали буднично, без всякой торжественности.
Конечно, он мог бы сказать, что на Соню смотрит вся страна.
Но это было бы неправдой.
Он мог бы уменьшить масштабы и вместо страны назвать город.
Но и это было бы слишком громко.
Лаврентьев не ошибся бы, если б сказал, что на Соню смотрит вся школа. Однако торжественность минуты была нарушена неуместной шуткой Стормана, и никаких высоких слов произнесено не было. Да Соня и не ждала их.
Она поднялась из-за парты и увидела, что со стены смотрит на нее Владимир Ильич Ленин. Никто не понял, отчего так вдруг вспыхнули Сонины глаза.
— Я обещаю, что выполню это поручение! — сказала она.
Сзади что-то проворчал Аркадий. Все посмотрели на Юкова.
— Подождите, — сказал Саша Никитин. — Аркадий, иди сюда.
Аркадий не двинулся с места.
— Аркадий! — повторил Саша.
— Ну что, что?..
Аркадий сделал шаг и остановился.
— Иди ближе.
Аркадий сделал еще шага два.
— Подай Соне руку.
Некоторое время Аркадий думал, уставившись в угол. Потом тяжело вздохнул («Воля ваша: я ваш пленник!») и медленно протянул руку.
И Соня твердо, как старшая, пожала эту робкую, негнущуюся руку.
— Вот теперь все.
— Мальчики! — закричала Женя. — Сегодня в парке танцы! Пойдемте в парк.
— С удовольствием, — сказал Костик.
Вслед за одноклассниками Аркадий и Соня спустились вниз и вышли во двор.
— Ну что ж… Ты в парк пойдешь? — остановившись, пробормотал Аркадий.
— Я — куда ты!
Сказано это было так твердо, что Аркадий не нашелся, что ответить. Соня решительно взяла Аркадия под руку, и ноги его словно сами собой зашагали в такт ее легким шагам.
Вот так было возложено на Соню комсомольское поручение.
И никто в тот день не подумал, что это — боевое поручение, почти равное солдатскому заданию; результаты его скажутся скоро, очень, скоро, когда Аркадий Юков встанет во весь рост и крикнет: «За Родину!»
Но об этом потом, потом.
ТИХИЕ ВЕЧЕРА
Что еще рассказать об Аркадии?
…Он сидел в уютной девичьей комнатке, еще вчера окутанной светлой тайной, и слушал, как на балконе звенит посудой Соня. Сердце у Аркадия замирало от ожидания самой счастливой минуты в жизни.
Пять минут назад Соня захлопнула учебник физики и сказала:
—
Как это было здорово!
Совсем недавно для Аркадия началась эта новая, яркая, наполненная счастьем жизнь. Необыкновенное утро сменялось необыкновенным днем, а день уступал место еще более необыкновенному вечеру. Аркадий чувствовал себя преображенным, повзрослевшим и поумневшим. Даже физика, которую он обычно недолюбливал, сейчас казалась ему увлекательной наукой.
И все-таки он мучился. Но и мучение его было совершенно необыкновенное.
Он таил в сердце нежнейшее, драгоценнейшее чувство, и только потому, что он таил его, ему было тяжело. Он пришел к выводу, — а вы знаете, с какой легкой трудностью приходят к какому-нибудь выводу в семнадцать неполных лет! — что не может скрывать ни от Сони, ни от друзей своей любви к ней. Ему казалось постыдным молчать в то время, когда сердце его поет…
Нет, он обязан высказать ей свое чувство. Высказать сейчас же, немедленно!
— Соня! — крикнул он сдавленным голосом, вставая со стула.
Соня открыла дверь и подошла к нему. Аркадий шагнул навстречу, решительно обнял девушку за плечи и повторил горячо и значительно:
— Соня!
Девушка вздрогнула и торопливо опустила свои счастливые и немного испуганные глаза.
— Соня, слушай, что я буду говорить, — сказал Аркадий, глядя на ее вздрагивающие ресницы. — Я не могу не говорить, потому что считаю себя честным и… Да и вообще я привык говорить все прямо. Ты лучше слушай меня, — продолжал он, облизнув пересохшие губы, — я о многом буду говорить. Скажи, мне говорить или нет?
Соня подняла голову и прошептала, почти не разжимая губ:
— Говори…
— Ты простила все мои подлости, я знаю. Ты — чудесная, добрая, ты… ну, я не знаю, можно ли быть лучше… Но я хочу не об этом сказать. Я хочу сказать, что и тогда… всегда относился к тебе не так, как делал, а… Делал подлости, и сам себя ненавидел за это.
— Я понимала… я это знала, Аркадий!
— Уже и тогда я тебя… уважал… Уже и тогда я думал… Нет, я говорю не то, что думаю… Никак не выговорю то слово… Но я все равно скажу, потому что не могу не сказать.
Аркадий с трудом проглотил какой-то комок, помолчал, набираясь решимости, и, наконец, бледный, с суровым лицом, с трудом выговаривая слова, свирепо произнес:
— Я уже тогда… я любил тебя… наверное!
Соня умоляюще подняла на него свои большие влажные глаза и снова опустила их.
— Ты слышишь, что я тебе сказал? А, Соня?
— Слышу…
— Ответь мне что-нибудь… Или мне еще говорить? А, Соня?
— Говори, — прошептала девушка.
— Если ты хочешь, мы будем вечными, добрыми друзьями! — воскликнул Аркадий с ликующим видом. — Только скажи, что ты согласна, и я буду тебе, как…