Дороги товарищей
Шрифт:
Мрачную душу ты озарила,[31] —
вполголоса запела Женя.
И как только она запела — сразу же почувствовала, что раздражение и злость проходят.
На восемнадцатом году жизни скоро забывается плохое настроение! И вот уже Женя с удивлением спрашивала себя:
«Почему я плакала, почему ругалась с матерью — почему, почему? Почему сравнивала себя с Катериной, с Ларисой Дмитриевной? Разве
Ощущение бурной, полнокровной жизни, где мелкие неприятности переплетаются с большими радостями так же тесно, как среди трав, на откосе дороги, переплетается малиновый репейник с ясноокими васильками, — ощущение этой в высшей степени замечательной жизни охватило Женю, и она уже с насмешкой представила себе, как сидела на кровати, свесив ноги на синий коврик, и думала о неизвестном человеке, позволившем себе взглянуть на нее в таинственную ночную пору. Стоит ли расстраиваться из-за этого, если жизнь так прекрасна!
Она вспомнила о матери. Нужно успокоить ее!
Мать сидела около зеркала и что-то штопала. Быстро, быстро сновали ее руки, — так снует в машине автоматический челнок. Женя остановилась в смущении, нерешительности и раскаянии. В сердце ее вдруг ворвалось щемящее чувство жалостливой любви и, не думая ни о чем, а только видя перед собой снующие материнские руки, она быстро подошла к матери, встала за ее спиной и положила свою голову на мягкое материнское плечо.
— Мама! — сказала она со вздохом и еще теснее прижалась к матери.
Мать выронила носки, которые штопала, и всхлипнула.
— Мама, почему вы так думаете?.. За кого вы меня принимаете? — продолжала Женя.
— Ты же у меня… одна, — сквозь слезы сказала Мария Ивановна. — Одно счастье, одно богатство — дочь. Мне тебя замуж выдать, да и помереть…
— Зачем же помирать, мамочка? Только тогда и жить. Я же знаю, что для человека честь — дороже всего…
— Молода еще, зелена, не знаешь всего. Это, как мед, липкое: не отдерешь, коли случится.
— Знаю я, мама! Глупости!
— Кто тебе нравится, скажи?
— Мамочка!
— Не хочешь сказать?
— Мамочка! — снова воскликнула Женя.
— Может, ты влюблена? Матери-то скажи! — с грубоватой простотой проговорила Мария Ивановна.
Она уже не первый раз задавала Жене такой вопрос. К Жене ходили двое: Костик и Саша. Мать непременно хотела знать, кого любит дочь.
Женя понимала, что в пылком, впечатлительном сердце ее теплится какое-то чувство, то вспыхивая, то замирая. Иногда ей казалось, что это чувство — самая настоящая большая любовь. Но ведь двух человек любить нельзя. А у Жени выходило, что она любит и Сашу и Костика сразу. В таком случае, любовь ли это?..
Женя растерялась и прошептала:
— Мамочка… я не знаю. Они мне нравятся… оба.
— Ой, дурочка! — с ужасом сказала мать.
— Это странно, да? Да, — не дожидаясь
Она увидела в зеркале отображение своего в этот миг задумчивого, лукавого, встревоженного лица и чуть не расхохоталась.
Нет, она не чувствовала ничего странного в том, что ей нравятся двое. Она не хотела знать никаких законов. Правила? Какое ей дело до правил!
— Но один тебе нравится больше? — настоятельно спрашивала мать. — Кто? Костик?
— Он?
Женя помедлила.
«Неужели мама хочет услышать от меня это имя — Костик? Она его, по-моему, не очень-то радушно встречает».
— А кто тебе больше нравится? — решила схитрить Женя. — Саша или…
Мать поспешно перебила ее:
— Саша лучше!
Это было сказано с нажимом, строго, почти требовательно.
— Но почему же? — капризно надула губы Женя.
Если бы мать назвала Костика, Женя почти так же спросила бы и надула губы.
— Человека сразу видно, дочка.
— Ну и хорошо, — согласилась Женя.
Зажмурив глаза, она снова положила голову на материнское плечо и зашептала:
— Он, правда, хороший парень… Да? Потом, мамочка, уговоримся: вы не будете больше следить за мной, а будете верить мне.
— Ой, лиска, как подлизалась! — прижав дочь к груди, воскликнула Мария Ивановна.
НЕПРИЯТНЫЙ УХАЖЕР
Как всегда, 30 августа учащиеся Ленинской школы приходили в свои классы. Это был день первой переклички, разговоров, праздничного смеха и затаенных взглядов: а какая ты стала за эти три быстротечных месяца?..
30 августа — расчудеснейший день!
Но для Жени Румянцевой он начался неудачно.
У нее была одна тайна, которую она скрывала даже от верных друзей. Это была не очень страшная тайна. Но все-таки неприятная.
Женю преследовал Фима Кисиль.
Это было уж-ж-жасно!
Кисиль прохаживался по тротуару. Взад-вперед, взад-вперед, как заведенная машина. В своей шляпе. В ботинках с галошами. А на груди — галстук?.. Скорее всего — шарф. Конечно, шарф! Ну что за стиль такой!.. Впрочем, с сумасшедшего спрос мал. Он может и кастрюлю надеть…
Кисиль увидел Женю и поклонился, сверкая улыбкой. Наконец-то он дождался появления своей юной Дульцинеи[32]!
Женя неохотно кивнула, самолюбиво закусила губу и молча пошла по улице.
«Почему он ходит за мной? — с раздражением думала она. — Из чувства благодарности? Но ведь это уж слишком!..»
Как-то Женя пристыдила знакомых мальчишек, крикливой стайкой налетевших на Фиму, и с тех пор Кисиль неутомимо преследовал девушку. При каждой встрече он улыбался ей, как близкой знакомой, и плелся за ней, вынуждая на разговор. Идти с ним было так неудобно! Но сказать прямо, что она не считает нужным знаться с ним, Женя из деликатности все не решалась.