Дороги товарищей
Шрифт:
— Дорогой друг Семен! Не застрял ли у вас в горле ненароком проглоченный метр? — ласково осведомился у него Вадим. — Шагните три шага вперед и протяните для пожатия свою честную десницу.
Семен поздоровался с девушками, подал руку Вадиму, Борису, Коле и Гречинскому.
— Почему же вы обходите сего гениального субъекта? — указывая на Павловского, спросил Сторман.
— Мы не знакомы, — твердо выговорил Золотарев.
— Но, может быть, вновь познакомимся? — вздрогнув, спросил Костик.
— Нет!
—
Лицо Костика жалко передернулось.
— Неужели все считают, что я теперь вам уже не товарищ? — спросил он, умоляюще взглянув на Бориса. — Если бы я мог жить без друзей, разве я пришел бы сюда?
— Погоди! — ободряюще шепнул Костику Борис. — Придет Саша, и я уверен, что он поймет тебя… Он не может не понять!
Скупое сочувствие, звучащее в голосе Щукина, приободрило Костика.
— Саша и Аркадий идут! — воскликнула Соня, взглянув в окно.
Костик вздрогнул. Внезапно побледнев, он торопливыми движениями застегнул все пуговицы пиджака.
«Дьявол меня дернул сунуться в это пекло! Сам напросился на унижение… — мелькали в его голове бессвязные мысли. — Меня выгонят из комнаты, как мальчишку, прочитав предварительно нотацию… А Женя! Женя, ради которой я пришел сюда. Как холодна, как безучастна! Даже взглядом не хочет меня удостоить! А Семка Золотарев — негодяй. Я ему припомню это!»
В дверь постучали.
— Жаль, печенье не успели съесть! — шутливо вздохнул Вадим.
— Входите! — крикнула Соня и покраснела.
Саша открыл дверь.
— Здравствуйте, друзья! Ого, смотри, Аркадий, — печенье, — с порога сказал он.
Глаза его встретились с растерянным взглядом Костика, и он замолчал. Разговор в комнате смолк. Саша перевел взгляд на Женю и, встретившись с ее любящими глазами, снова внимательно посмотрел на Костика.
— На покаяние пришел? — нахмурив брови, спросил, обращаясь к Павловскому, Юков. — Или как?
— Подожди, Аркадий, — властно остановил друга Саша. — Ты зачем к нам пришел, Костик?
— Да я… Меня… Я и Борис…
— Саша, Костик пришел со мною! — вмешался Щукин. — Он хочет извиниться… Он понял свою ошибку, и я думаю, что больше нет причин для ссоры.
— В самом деле ты думаешь это, Костик?
— Да, Саша! Я хочу помириться. Я виноват… Мне очень тяжело…
Пуговица, которую Павловский ожесточенно крутил, оторвалась, и он, недоуменно посмотрев на нее, сунул ее в карман.
«Как я унижаюсь! Позор!»
— Прежде чем мириться, нужно извиниться, — резко сказал Золотарев.
Шурочка схватила Семена за руку.
— С Павловским говорит Саша!
— Я хочу помириться! — громче, дрожащим голосом повторил Костик. — Извините, ребята, за мое… за мое поведение…
Он замолчал, но, овладев собой, безжалостно продолжал:
— Потому что один, без вас, я жалок, как глупая овца, отбившаяся от родного стада.
—
— Только не овца, а самоуверенный баран, — вполголоса заметил Золотарев.
Саша неодобрительно взглянул на Семена.
— Как тебе не стыдно, Сема! — гневно воскликнула Шурочка, дернув Золотарева за руку.
— Ничего, ничего, Шурочка, — сдавленным голосом проговорил Павловский. — Я все стерплю. Мне ведь и положено терпеть: я виноват перед вами… перед ним. Я еще раз повторяю, что жить вне коллектива, как отщепенец, я не могу. Это не жизнь! Даю вам слово: я исправлюсь, только простите меня!
Александр шагнул к Павловскому.
— Я знал, что ты вернешься к нам! Вот тебе моя рука, Костик!
Павловский схватил его руку и крепко пожал.
— Аркадий! — обратился Саша к Юкову. — Помирись с Костиком.
Аркадий хмуро и недовольно протянул руку.
«Мы — враги! Мы по-прежнему враги!» — подумал Костик, взглянув в лицо Юкова.
Шурочка схватила Семена за руку и подтолкнула к Павловскому.
— Ну, довольно дуться друг на друга, — прикрикнула она, соединяя две руки: дрожащую — Костика и негнущуюся — Семена. — Я ведь знаю, что у вас давнишняя детская дружба. Ты разбил, растоптал ее, Костик! Я понимаю Семена: он обижен этим до глубины души. Я немного старше вас и немного лучше понимаю, что значит получить оскорбление от лучшего друга… Но я думаю, что для Семена не унижение, а гордость принять твою руку: ведь ты признаешь, что был неправ. Я еще раз прошу тебя, Семен, — обратилась она к Золотареву, с нежной требовательностью глядя на него, — помирись с Костиком, ну!
— Что ж… — проговорил Семен и, пожав руку Павловскому, с глазами, застланными влажным туманом, торопливо отошел к окну.
Дверь в комнату резко распахнулась, и влетела Нина Яблочкина, как всегда, запыхавшаяся, стремительная в движениях. В течение нескольких секунд она выпалила десятка два слов, обращаясь то к одной подруге, то к другой.
— Откачивайте! Захлебнулась! — бросился к ней Вадим Сторман, делая вид, что собирается производить искусственное дыхание.
— Ничего мы не поняли, Ниночка! — развела руками Соня. — У тебя пулеметные темпы разговора…
— Фу! Да вон же, смотрите! — крикнула Нина, указывая на лестницу.
Под руку с Наташей Завязальской шел стройный военный — в новенькой гимнастерке, в форменных брюках, заправленных в армейские сапоги. Военный, нагнувшись, что-то шептал девушке, и лица его не было видно. Только войдя в комнату, он сдвинул набекрень пилотку с красной звездой, и все узнали Ваню Лаврентьева, Робеспьера Ленинской школы.
— Ваня! — крикнул Никитин и бросился обнимать товарища.
— Ребята! Забежал я только на полчаса. Сегодня Чесменская добровольческая дивизия отправляется на фронт!