Дороги вглубь (с иллюстрациями Павлинова П.Я.)
Шрифт:
— Почему соперничество? — удивленно сказал Олег Николаевич.
Его покоробило от того, что он услышал. Ему показалось, что перед ним сидит не Модест Никандрович, доброжелательно настроенный ко всем человек, а кто-то другой.
Однако Цесарский, быстро спохватившись, заговорил проникновенным голосом:
— Трубнин хотя и сухой, но удивительно милый человек. Его надо знать по-настоящему, чтобы оценить как следует…
— Модест Никандрович, как у вас дела с подземным звуколокатором? проговорил Крымов, стараясь таким образом переменить тему.
— Понимаю,
— Ну, до этого еще далеко. Меня просто интересует ваша работа.
— Пока ничем не могу вас порадовать… — вздохнул Цесарский. — Вот Косте хорошо известно, какие трудности приходится преодолевать. Меня бесит страшная неповоротливость нашего материально-хозяйственного отдела. До сих пор не могут получить из-за границы прибора для измерения напряженности поля ультразвуковых волн. Два месяца тому назад заказал! Это просто возмутительно!
— Модест Никандрович! Ведь подобный прибор, построенный по вашим чертежам, работал неплохо. Он, конечно, еще не закончен, ему не придан производственный вид, но сделать это можно было бы поручить Павлу Павловичу или кому-нибудь другому, — вмешался в разговор Уточкин.
— Вы вечно шутите, Костя! — ответил Цесарский улыбаясь.
— Подземная звуколокация такая замечательная вещь… — задумчиво промолвил Крымов. — Нужно, чтобы она вошла в жизнь как можно скорее. За чем все-таки остановка, Модест Никандрович? Неужели только за каким-то заграничным измерительным прибором?
Цесарский выпрямился, лицо его приняло серьезное выражение, он заговорил немного торжественно.
— Я не выпущу из стен лаборатории своего прибора до тех пор, пока не буду уверен в том, что он совершенен. У меня имеется имя… имя строителя прибора «ЦС-37». Я заработал его упорным трудом и не хочу терять.
— Неужели кто-либо может отнять у вас прежние заслуги? — удивился Крымов.
— Э-э-э!.. Уверяю вас, отношение к человеку может измениться, если он выпустит в свет вместо хорошего прибора какую-нибудь дрянь. И прежняя слава забудется! Признанный специалист может тысячу лет ничего не делать, и все-таки он будет признанным. Но стоит ему только сделать неудовлетворительный прибор или даже прибор среднего качества, все прежнее забудется, судить о нем будут по последнему его творению. Разве это не верно?
— Вы что-то не то говорите! — возразил Крымов. — По-вашему, выходит, что лучше ничего не делать и не идти на технический риск, так как в случае неудачи можно потерять прежнюю славу.
— Нет, нет! — заволновался Цесарский. — Вы не совсем правильно меня поняли… Конечно, работать нужно, но делать это следует так, чтобы новая работа получилась лучше старой. Разве в этом есть что-либо плохое? Кстати… небрежно добавил он, разворачивая номер заграничного журнала. — Посмотрите перевод моей статьи об измерителе напряженности поля ультразвуковых волн… Перепечатали то, что было опубликовано
— Насколько я понимаю, речь идет о приборе, которого вам сейчас не хватает для успешной работы над подземным радиолокатором? — спросил Крымов, разглядывая чертежи.
— Совершенно верно. Такой прибор я построил… Он работал, но, как я уже говорил вам, совершенно неудовлетворительно! Он где-то валяется у нас в лаборатории. И зачем они перепечатали мою статью, не приложу ума… Ведь за границей уже выпущен подобный прибор. По-видимому, он работает по другому принципу! Помните, Костя, я показывал вам рекламное сообщение? Вы еще ходили в отдел снабжения с моим поручением насчет выписки этого прибора. И вот до сих пор его нет!..
— Модест Никандрович! А почему вы не довели разработку своего прибора до конца?
— Да знаете, прибор-то, в сущности, мелочь! Больших проблем он не решает.
— Но за границей, как видите, с этим не посчитались и прибор, подобный вашему, сделали! Теперь вы выписываете его из-за границы. Немного странно…
Крымов не мог заметить, как по лицу Цесарского, плохо освещенному настольной лампой, пробежала легкая дрожь.
— Что?.. — прошептал он.
— Ну, вы сами подумайте, — продолжал Крымов. — Работа еще не закончена, а вы торопитесь с ее публикацией. Для чего это? Мне кажется, время, потраченное на статью, лучше было бы употребить на доработку прибора…
Цесарский поднялся с кресла.
— Я, пожалуй, пойду… — тихо сказал он. — Вы, Олег Николаевич, нездоровы, и вам нельзя волноваться. А мы тут начинаем спорить… Это нехорошо. Уверяю, я нисколько на вас не обиделся! И не думайте об этом! Лежите, отдыхайте, поправляйтесь как можно скорее, а позже мы, если только у вас появится желание, вернемся к этому разговору… Так я пойду. Всего наилучшего!
— До свиданья, Модест Никандрович. Не сердитесь на меня… — проговорил Крымов, закрывая глаза.
Цесарский осторожно, почти на цыпочках, вышел из комнаты.
— Обиделся… — прошептал Крымов.
— Ну и пусть себе! — ответил Костя.
— Нет, Костя, так рассуждать нельзя, — продолжал Крымов, приподнявшись на подушке. — Обидеть и рассердить человека проще всего. А вот доказать ему, что он не прав, что ошибается, — это дело более сложное. Я ведь не собираюсь его защищать.
— Не надо, Олег Николаевич, думать о нем. Вам действительно вредно волноваться… — забеспокоился Уточкин.
— Нет, Костя… Тут не волноваться нельзя. Цесарский глубоко ошибается.
Крымов в изнеможении опустил голову на подушку. Его лицо горело: видимо, поднялась температура.
В дверь постучали.
На пороге появились Батя и Ермолов.
— Эге-ге! — воскликнул Батя, приближаясь к постели больного. — А говорили — пустяк… На человеке лица нет!
Крымов открыл глаза.
— Лежите, лежите… — забеспокоился Батя. — Мы на одну минутку… Хотели порадовать вас новостью, да, видно, придется отложить… Давно был врач? обретался он к Косте.