Дорогие спутники мои

Хренков Дмитрий Терентевич

А Ленинград теперь был далеко. До него уже не дойти.

Можно только доехать, затратив на поездку несколько часов. Но мы не горевали, а радовались этому.

И вдруг мне и Льву Ильичу Левину, ленинградскому критику, работавшему в нашей редакции, редактор предоставил несколько дней отпуска для поездки в Ленинград.

– Побываем в гостях у Берггольц.

И вот мы в Ленинграде. Левин звонит по телефону Берггольц, п, оказывается, она рада видеть нас. Тем более что ей удалось но карточкам купить мяса, н она угостит пас настоящими сибирскими пельменями.

Левин

и Берггольц - давние друзья. Они учились вместе в университете. С тех пор и дружат. Надо ли говорить, сколь теплой была их встреча. Обо мне в первый час забыли, и я радовался этому: можно было присмотреться к незнакомым людям...

Время далеко за полночь. Начиналась та самодеятельность, на которую неистощима Берггольц. Вот уже Лев Ильич спел романс старой графини из "Пиковой дамы", какие-то анекдоты из театральной жизни рассказал Леонид Малюгин. Наступает черед Ольги.

– Я спою нашу с Сашей Фадеевым любимую.

Ольга обнимает кого-то за плечи и, покачиваясь, начинает. Это не пение, а речитатив. Вот так, наверное, пели древние певцы, вполголоса, тихо, но тихо так, что все смолкают вокруг и слышно не только каждое слово, по и дыхание певца:

Когда станешь большая, отдадут тебя замуж 

В деревню большую, в деревню чужую...

Я не знаю, о чем песня, но по спине у меня пробегает холодок, - так проникновенно поет Ольга. Я вижу эту деревенскую девку, выданную замуж в глухую деревню, где и "по праздникам дождь", а мужики "секутся топорами" и нет спасенья ни от свекрови, ни от непроглядной, как тайга, тоски...

Ольга давно замолкла. В комнате стоит тишина. Все заворожены песней, и, хотя Ольга обещала почитать свои новые стихи, долго об этом никто не вспоминает.

Эту песню подарил ей как-то Александр Фадеев, то есть вот так, как сегодня она нам, спел, и песня осталась не в памяти - в душе. Она грустная, однако поют ее и в радостный час, поют, видимо, для того, чтобы полнее ощутить собственное счастье.

– Давайте выпьем за единение фронта с тылом, - вдруг обращается ко мне хозяйка дома.

Застолье снова идет своим чередом, но Берггольц уводит меня в другую комнату, и теперь никто нас не слышит, мы сидим вдвоем, и наконец я могу рассказать о том, как нашел ее голос в эфире, как привык разговаривать с ней.

Вдруг я начинаю рассказывать ей про спектакль в Большом драматическом театре имени Горького "Дорога в Нью-Йорк", пьесе, которую написал Леонид Малюгин по сценарию Р. Рискина. Сценарий о чужой и чуждой нам жизни, но и Малюгин, а также артисты О. Казико и В. Полицеймако, игравшие главные роли, сумели внести во все происходящее на сцене свою теплоту и доброту.

– И мне хочется написать пьесу, - перебивает меня Ольга.
– Трагедию. О Севастополе. А может быть, о Ленинграде. Да, да, пожалуй, больше о Ленинграде. О своей подруге, а возможно, и о себе самой, о том,

как мы не хотели, чтобы у ленинградцев заиндевели в блокаду сердца, чтобы человек оставался всегда человеком. И пусть герои любят друг друга любовью нелегкой, трудной, пусть даже недолгой. Чем измеряется сила любви? Временем?..

Она не нуждается в ответе. Даже если бы я сумел что-то вымолвить, она все равно не услышала бы меня. Просто сейчас она думает вслух, и я едва успеваю следить за ее мыслью.

– Есть свадьбы золотые. Есть серебряные. Наверное, это здорово - прожить с любимым человеком полвека.

А если год или два, ну, скажем, пять?..

Она задумывается и не слышит, как зовут ее к столу.

Проходит некоторое время, и мы возвращаемся к гостям. Она снова весела, деятельна, снова ей хочется что-то сейчас придумать, чтобы развеселить нас.

В который раз из кухни приносят посуду, наполненную дымящимися пельменями. Когда я пытаюсь сегодня вспомнить, что мы ели в тот вечер, ничего, кроме пельменей, на память не приходит. Но почему-то мне кажется, что тогда шел у нас сказочный пир.

Но как ни интересно было, под конец я не выдержал: стал клевать носом. С Малюгиным мы перешли в соседнюю комнату и прикорнули на диване.

Не знаю, сколько прошло времени, пока не заглянула в эту комнату Ольга. Как она рассказывала мне потом, увидев нас спящих - солдата, увешанного медалями, и Малюгина, в безукоризненном костюме, - она пришла в восторг и поспешила показать пас гостям.

– Вот что такое - единенье фронта с тылом!

Нам кричали "ура", под конец нас растормошили, и мы должны были вместе со всеми выпить за единенье.

Сколько бы потом мы пи встречались с Ольгой и где бы ни встречались, она не забывала напомнить:

– А-а, единенье фронта с тылом, здравствуйте!

На всех подаренных мне своих книжках среди других слов она обязательно пишет: "Да здравствует единенье фронта с тылом!"

И каждый раз, когда я слышу эти слова, память переносит меня на улицу Рубинштейна, снова в гости к Ольге Берггольц, и я слышу, как поет она.

Общение с Ольгой Берггольц дало мне многое. Каждая встреча что-то добавляла к тому, что было прочитано в ее книгах. Однажды она пригласила меня в театр им. Комиссаржевской на премьеру своей пьесы "Это было в Ленинграде". Я смотрел спектакль, а слышал не только актеров, но и голос Ольги, рассказывавшей мне в ту памятную ночь 1944 года о том, что она должна написать.

Каждый раз разная и неизменно удивительно цельная - такой предстает передо мной Ольга Федоровна Берггольц всегда, когда мне приходится писать о пей, когда я думаю о том, что судьба была благосклонна ко мне - подарила внимание этого дорогого для меня человека.

Много лет спустя, оглядываясь на пройденный путь, Ольга Берггольц написала:

А я вам говорю, что нет 

напрасно прожитых мной лет,