Дорогие спутники мои

Хренков Дмитрий Терентевич

Кто из нас не замирал от изумления и счастья, когда читал у Тихонова:

Праздничный, веселый, бесноватый, 

С марсианской жаждою творить, 

Вижу я, что небо небогато, 

Но про землю стоит говорить.

Герои поэзии Тихонова не только декларировал любовь к земле. Он находил на земле место, достойное

человека.

В пору становления советской литературы, таким местом оказался фронт. Здесь не столько проверялась художественная зрелость стихотворения, сколько уменье поэта бороться с врагами, побеждать их, чтобы потом сказать о себе по-тихоновски просто:

Жизнь учила веслом и винтовкой, 

Крепким ветром по плечам моим 

Узловатой хлестала веревкой, 

Чтобы стал я спокойным и ловким, 

Как железные гвозди - простым.

В "Балладе о синем пакете", в "Балладе о гвоздях", во множестве других стихотворений Тихонов создал тип солдата, беззаветно сражающегося за Родину, образец советского характера. В этом - причина необычайной популярности Тихонова, бесконечного уважения к нему.

В самую тяжкую пору блокады Тихонов обратился к образу человека, пользовавшегося особой любовью ленинградцев, образу Сергея Мироновича Кирова.

Имя Кирова очень много значило для ленинградцев.

Оно как бы аккумулировало множественность чувств, которыми измерялась крепость человеческого сердца. И Тихонов написал поэму, на страницах которой вместе со всеми ленинградцами живет и борется Сергей Миронович.

В железных ночах Ленинграда 

По городу Киров идет. 

И сердце прегордое радо, 

Что так непреклонен народ, 

Что крепки советские люди 

На страже родной земли...

Эту поэму в Ленинграде знали многие, даже те, кто отроду не читал стихов.

Слово Тихонова поддерживало ослабевших, сильным помогало стать храбрыми, храбрым - героями.

В то время литературная жизнь города протекала не в клубах, не во Дворцах культуры. Она сосредоточивалась вокруг газет - городских, фронтовых, армейских и дивизионных.

Всю блокаду существовал один клуб, о котором, естественно, не могли знать все. Этот клуб был в квартире Тихонова на Зверинской улице. Тут не могли дать тебе дополнительную пайку хлеба. Зато добрейшая Мария Константиновна - жена поэта, - знавшая, кажется, всех ленинградцев, пишущих стихи, щедро угощала кипятком, терпеливо слушала только что сочиненные стихи и в ожидании Николая Семеновича потчевала гостей стихами разных поэтов, великих и только мелькнувших на поэтическом небосклоне. Она многое знала о многих, и еа беседы заменяли молодым стихотворцам лекции, которые, судя по их возрасту, в другую пору им бы слушать в аудиториях университета.

И

сейчас, бывая в гостях у Николая Семеновича в Переделкино или в его московской квартире, я продолжаю чувствовать себя студентом, которому нужно не только держать экзамен, по и в ходе его узнать многое из того, о чем пока не написано ни в одной книге.

Как-то я пожаловался Николаю Семеновичу на то, что все труднее становится работать в издательстве, редактирование нередко напоминает литературную обработку.

– В Карачи, в зоопарке, я видел двух слонов, - ответил Тихонов.
– Когда бросали большому и старому слону перезрелый, а потому не сочный и, видимо, невкусный сахарный тростник, он захватывал его хоботом и, продолжая вежливо притоптывать, то ли кланяясь, то ли твист танцуя, старался незаметно откидывать стебли назад. Он не хотел обидеть дающих, по и не желал есть тростник, в котором ничего лакомого не было. Молодой же слои сердито швырял стебли обратно в публику. Редактор может поступать и как первый слон, и как второй. Главное тут, конечно, то, что кладут на стол редактору. Но такт в наше время - категория весьма важная.

В другой раз я привез Николаю Семеновичу нашу библиотечку "Стихи о Ленинграде" - двадцать тоненьких книжек. Когда библиотечка задумывалась, мы хотели представить в ней и поэтов, ушедших из жизни. Но в ходе многократных обсуждений и согласований случилось так, что живые основательно потеснили мертвых.

– Нельзя винить тех, кто теснил. Тут уж вы, издатели, не проявили характера, - заметил Николай Семенович.
– Жаль, что много хороших поэтов не получили прописки в библиотечке! И не только - поэтов двадцатых годов, но и совсем недавно работавших с нами. Разве можно забыть такие стихи...

Николай Семенович начинает читать. Он все время посматривает на Марию Константиновну. Памятью бог его не обидел, но и ему далеко до Марии Константиновны.

Она помнит не только стихи, но и массу подробностей, связанных с их появлением в печати, с их авторами. Об этом ни в одной книге не прочтешь.

Н. С. Тихонов и Ольга Форш

Так клуб, существовавший тридцать лет назад, на Зверинокой, продолжает работать, сменив лишь адрес. Он очень важен для нашей культуры, для поэзии, в частности, ибо в нем учат не прописным истинам, а непреходящим ценностям, учат по-прежнему личным примером. Я пытаюсь кратко сформулировать содержание этой учебы и не могу, потому что трудно выразить словами то, что образуется магнитным полем души. И все-таки, если бы пришлось выбирать отдельные слова, прежде всего остановился на "доброте". Все, что делает Николай Семенович, проникнуто добрым расположением к людям.

Перечитываю его стихи, которые для многих словно бы уже и утратили авторство - столь вошли они в паше сознание, в нашу жизнь, стали нашим символом веры.

Открываю его книги - "Шесть колонн", "Двойная радуга" и снова учусь быть внимательным к людям, беречь их расположение, видеть их не случайно обращенной к тебе стороной, а в многообразии характеров и привычек, в многосложности бытия. Люди, о которых пишет Тихонов, даже те, которых я, кажется, должен был знать лучше его, открываются передо мной в новом качестве, становятся ближе. Их "приближает" строгая доброта Тихонова-солдата, видевшего человека сквозь прорезь винтовки, мерзшего вместе с ним в железных ночах ленинградской блокады и ныне идущего без оружия против атомной бомбы.