Дорогие спутники мои
Шрифт:
В одно только трудно было поверить - в то, что во время обороны Петрограда, в 1919 году, Рождественский командовал ротой. А ведь у него есть даже стихи об этом:
Роту иную водил я когда-то...
В песню ушла ледяная река.
За богатырку и за два квадрата
Леворукавных,
И за походы - спасибо, ребята,
Сверстники, спутники в судьбах полка!
В Колтушах, увы, Рождественский был мало похож на героя этого стихотворения.
Но, видимо, и работа корректора тяготила Всеволода Александровича. Если сперва он взялся за нее, чтобы принести редакции хоть какую-нибудь пользу, то, окрепнув физически, начал думать о прямом своем деле. Мы же, бывалые фронтовые корреспонденты, не очень охотно ходили на передний край с незнакомыми людьми. Ходили же мы всегда парами, и подключить к паре еще кого-то было трудно, хотя бы уже потому, что это была бы непозволительная роскошь при небольшом коллективе редакции.
Тем не менее когда наша армия перешла по льду Ладоги на Волховский фронт, Всеволод Александрович попросился на корреспондентскую работу. Он уже выполнял немало заданий редактора, не связанных с выездом в части: писал стихи о героях боев, отвечал на письма, готовил письма к печати.
И вот мне выпало отправиться с Рождественским в одну из первых его командировок на передний край.
Я "обслуживал", как мы тогда говорили, 265-ю стрелковую дивизию и, естественно, повел Всеволода Александровича туда.
На фронте было затишье, и командировка трудностей особых не сулила. Мы действительно благополучно добрались на попутной машине до места, где некогда был населенный пункт, носивший название Назия. Оттуда рукой было подать до командного пункта дивизии. Землянки его были врыты в крутой берег речушки. В период затишья жизнь КП дивизии мало чем отличалась от жизни второго эшелона штаба армии, где располагалась наша редакция. Оставаться на КП бессмысленно: материала никакого не добудешь, и мы отправились дальше.
Начальник политотдела посоветовал сходить в правофланговый полк. Там активно действовали наши снайперы.
Пошли. Дорогу я знал хорошо, поэтому провожатый нам не потребовался. А вот на КГ1 полка мы услышали о том, что разведчики только что вернулись с задания и притащили "языка". Нужно было немедленно отправляться туда, к разведчикам.
Начальник штаба полка дал нам связного. Шли по пастилу из бревен, свернули на тропку, бежавшую вдоль рощицы, потом нужно было проскочить небольшую полянку и скатиться в ход сообщения, ведущий на передний край. Но стоило только нам лишь немного углубиться в рощу, как попали под огневой налет. В таких случаях разумнее всего броском проскочить обстреливаемый участок.
Всеволод
– Накроют!
– кричал нам связной.
– Бегом, товарищи командиры.
Наконец Рождественский поднялся на ноги.
– Думаете, надо бегом?
– Только бегом. Быстро!
– Что ж, извольте.
Я и связной побежали, но после того как разорвалась серия мин, не услышали за собой топота пог. Оглянулись.
Всеволод Александрович шел, по-журавлиному высоко поднимая ноги, выбирая место, чтобы не стать в лужу. Он что-то кричал нам. Слов не было слышно. Я поднялся с земли и пошел назад, навстречу Рождественскому. Теперь его голос был слышен хорошо, но то, что я услышал, удивило меня настолько, что по спине прокатилась холодная дрожь.
Рождественский пел:
– Тореадор, смелее в бой...
У меня оборвалось сердце.
– Всеволод Александрович, быстрее!
– крикнул я.
В ответ я услышал продолжение арии из "Кармен".
Наконец Рождественский поравнялся со мной. Я дернул его за полу шинели, тем более что налет возобновился. Он упал рядом со мной, но петь не перестал. Моему отчаянию не было предела. Связной издали покрутил пальцем у виска.
Однако делать было нечего. Мы втроем поднялись.
– Надо бегом!
– Простите, а почему обязательно бегом?
– вдруг совершенно спокойно, нормальным голосом спросил Рождественский.
– Можно и убежать от мины и прибежать навстречу с ней. Не правда ли?
Связной с опаской поглядел на Всеволода Александровича, по у меня почему-то отлегло от сердца.
Через несколько минут мы были в траншее и по существу уже вне опасности.
У разведчиков мы получили хороший материал для корреспонденции и вечером были в своей редакции.
Все позабавились, когда я рассказал о поведении Рождественского под обстрелом, но, кажется, не очень поверили мне: у нас еще никто не пел на переднем крае.
– А вы помните, что вы пели, когда начали рваться мины?
– спросил я Рождественского.
– Конечно, - спокойно ответил он.
– Почему пел?
Он подумал, а потом, улыбнувшись, признался:
– Просто я перепугался и решил дать себе эмоциональную зарядку. Думал, если запою, не услышу ни воя мин, ни разрывов.
– И не слышали?
– Честпо сказать, не помню. Но ведь это, кажется, стреляли наши батареи. Не правда ли?
Я рассмеялся и не стал разубеждать Всеволода Александровича.
Две истории
Это было на Волховском фронте.
– Познакомился с Анри Лякостом, - сказал мие както Александр Гитович.
– Слышал о нем?
Имя и фамилия мне ничего не говорили, но я на всякий случай неопределенно покачал головой: мол, может, знаю, а может, пет.
Гитович хитро улыбнулся.
– Ну, ничего, дело поправимое. Начал переводить.
Я не спросил, кто такой Лякост. Но тут не утерпел Гитович. Объяснил, что ото - очень интересный поэт, до войны был снобом, прожигателем жизни, а теперь сражается в маки.