Дорогой чести
Шрифт:
— Моя хозяйка блюдет французскую поговорку, что «путь к сердцу мужчины лежит через желудок», — сказал Михайло Матвеевич, явно довольный, что гость похваливает кушанья. — Но строга! Просил нонче изюмный пудинг с ромом добавить, так нет! Нельзя, сказала, кухни мешать: русская — одно, англицкая — другое. Теперь на англицкий обед приходите. Едва умолил портвейну дать вмести грушевого квасу.
Мария Ивановна, улыбаясь, слушала мужа, но здесь остановила его:
— Вы, Майкл, так забудете сказать нужное про юношу.
— Вот сразу и замечание! — притворно обиделся художник. — А речь в том, Сергей Васильевич, что предлагаем внесть половину расходов по содержанию в Петербурге вашего Пети.
— Прежде всего скажу спасибо, — начал Непейцын. — А второе — что у меня на первый его год уже восемьдесят рублей отложено, которые, ежели согласитесь, вам передам, чтобы ему помесячно отдавать. А на второй год готов с вами тот расход разделить, ибо не знаю еще, куда назначат и что получать стану. Но и тогда прежде всего попрошу, чтобы в Академии и вне ее взяли с Марией Ивановной на себя надзирание за сим неопытным юношей.
— Но кто он вам? Сродни, что ли? — спросил профессор.
— По крови никто. Да ежели угодно, я вам расскажу…
От сочувствия к Пете выказанного Ивановыми, и от выпитого за обедом язык Непейцына в тот вечер развязался…
Весной 1800 года Сергей Васильевич стал командиром роты и переехал в казенный дом на Киевской улице. Майским воскресным днем сидел на садовой скамейке, ждал, что из деревни приедет, как обещал. Ваня Дорохов и порадуется его новому устройству. В саду так славно пахло влажной землей, почками, молодой травой, что, когда Ненила в окошко звала завтракать, приказал нести все в беседку да прихватить книгу с его стола — он тут почитает.
В беседку не пошел, остался на пригретой солнцем скамье, здесь же съел глазунью, пил не спеша чай и читал. Рядом шелестели под ветерком листы еще одной книги — не зная, которую ему нужно, Ненила принесла обе, что лежали на столе. Читая, услышал перешептывание, скосил глаза и увидел детские лица в щелях забора. За ним стоял дом недавно умершего оружейника-гравера Доброхотова. Сергей Васильевич уже знал, что там живут мальчик лет десяти и девочка года на три старше. Знал, что зовут их Петей и Машей, — слышал, как мать кличет со двора. Теперь дети, конечно, рассматривают калеку. Он сидел без механической ноги, устал стоять у обедни. Или, может, на сахар смотрят, что сверкает в вазочке на скамейке.
— Ну, что притаились? Идите сюда! — позвал он. — Да не бойтесь, не укушу, а сахару дам. — Ветер опять зашелестел страницами, и Непейцын добавил: — Картинки покажу, про зверей расскажу, что тут нарисованы…
Тут одна из тесин покачнулась на верхнем гвозде, как маятник, и в образовавшуюся дыру пролез мальчик, а за ним девочка. Оба русые, по-воскресному чисто одетые, у нее в косе голубая ленточка. Чинно подошли к скамейке, поклонились, взяли по небольшому кусочку сахара. Потом девочка деловито, без его просьбы отнесла в беседку посуду, и оба сели по сторонам Сергея Васильевича. Выходило: обещал, так показывай картинки. То был том французской «Натуральной истории» Бюффона с раскрашенными изображениями тропических животных — тигров, обезьян, слонов, носорогов. И сразу заметил: девочка больше слушает, а мальчик — смотрит. Ох, как он смотрел! Когда уже все было рассказано, что знал про этого зверя, и приходило время перевернуть страницу, Петя робко задерживал пальцы Сергея Васильевича, просил позволения что-то досмотреть. Отродясь не видел, чтобы кто был так жаден до картинок. Да что далеко ходить? Казачок Федька хоть бы раз в книгу заглянул. Правда, у того другое — певун. То тихонько мурлычет, а то в голос зальется церковным напевом или песенкой,
С этого дня дети стали по воскресеньям приходить в сад Непейцына. Петя иногда прибегал и в будни, входил робко в дом, брал любую книгу и замирал в созерцании картинок. А то срисовывал что-нибудь быстро и точно до удивительности. Так же самозабвенно приникал он к любой скульптуре. Началось с канделябров с фигурками амуров. Такого амура Петя вылепил из воска, оставшегося от работ покойного отца. Рассмотрев перстень Сергея Васильевича, срисовал его, потом снял с ольвийской монетки слепок. Тут Непейцын вспомнил, что у него где-то лежат десятка два иностранных серебряных монет с государственными гербами и профилями королей и королев. В разное время в лавках подсунули за русские. Разыскал и отдал Пете. Над ними мальчик просидел много часов — рассматривал, рисовал, снимал отпечатки. А когда понял наконец, что эти сокровища ему подарены, так покраснел, что, казалось, вся кровь щупленького тела прилила к щекам, ушам, шее.
А Машеньку мать отпускала не дальше соседского сада и только по воскресеньям. В дом нельзя, там мужчина холостой, а тут, на скамейке, вся у ней на глазах и брат опять же около. Машенька умела читать, еще отец покойный буквы показал, а потом Петя подучил, когда ходил в заводскую школу. И так тянулась к книгам, как брат к картинкам. Но дома и думать нечего было читать — на что девке грамота? Ради Маши Сергей Васильевич с Петей не одно воскресенье провели в саду на скамейке, а в дождь — в открытой беседке. Ради ее жадного любопытства Непейцын сам превращался в книгу — рассказывал прочтенное раньше. Петя рисовал или лепил, она что-нибудь вышивала и слушала, изредка поднимая на Сергея Васильевича серо-голубые глаза в черных коротких, но таких густых ресницах. Уже потом сообразил, что, верно, предпочитал рассказывать, а не читать, чтобы смотреть на нее.
Полгода, с осени до весны, он почти не видел Машу. Изредка пройдет по улице с коромыслом или с корзиной мокрого белья, а то мелькнет неясным силуэтом за оконцем их домика. А когда встретил весной в своем саду, то глазам не поверил — так выросла и расцвела. В четырнадцать лет стало видно, какая вот-вот станет невеста-красавица. И опять все летние воскресенья проводили вместе. Теперь уже Петя работал на заводе, назывался учеником, хотя в самом-то деле без посторонней указки гравировал узоры на замках и накладках — завитки, цветы, охотников с рогом у губ. Гравировал так, что бывалые оружейники очень хвалили.
— Надо бы тебе у настоящего художника поучиться, — сказал как-то Непейцын, рассматривая рисунки мальчика. — Есть в Петербурге у меня знакомый в Академии художеств, авось не откажет помочь.
— Ох, помогите Пете, Сергей Васильевич! Он без художества жить не может, — попросила Машенька.
Да как попросила! Никогда ни голоса ее, ни взгляда не забыть…
— Постараюсь помочь, — ответил Непейцын и скорей отвел глаза, будто что-то еще сказал этими простыми словами.
Той осенью он потерял на охоте в деревне у Дорохова свое кольцо, и Петя сказал:
— Слепок у меня смялся, а рисунок цел. Только золото где добыть? Плавить и отливать я теперь сам умею.
Сергей Васильевич дал ему пятирублевик. А через неделю пришло известие, что прихворнул Семен Степанович, и он, отпросившись в отпуск, собрался в Ступино. Утром Ненила кликнула Доброхотовых проститься. Петя уже ушел на завод, прибежала одна Машенька. Прибежала в обрез, когда Сергей Васильевич вышел на крыльцо, к которому уже подали тройку, и Фома, бурча под нос, обходил лошадей, выправляя из-под уздечек чёлки, одергивая шлеи.