Дорогой чести
Шрифт:
Непейцын обнял Филю, Ненилу, чмокнул в щечку и Машу, ощутив на миг свежесть и аромат, похожие на осеннее яблоко. А когда уже сел в тарантас и глянул на провожающих, то с радостью и удивлением увидел сияющие слезами глаза девушки.
И вдруг с восклицанием: «Ахти! Колечко ваше!» — Маша метнулась к калитке материнского домика — мелькнула коса на отлет — и через минуту так же стремительно выбежала обратно.
— Вот, вчерась только Петя принес… вы привыкши, — говорила, подавая Сергею Васильевичу перстень, прерывающимся от бега
И снова ее милое лицо оказалось так близко, что еще поцеловал, на этот раз в теплый висок около испуганно и вместе, показалось ему, радостно дрогнувших влажных ресниц.
Так и увез с собой не ослабевавшее много дней волнение и нежность, в тот отъездный миг охватившие сердце.
Дяденьку удачно выходил от простуды, отпарил в бане, занял рассказами о Туле. И вечером накануне отъезда спросил, когда остались одни:
— А что вы скажете, если женюсь на простой, на дочке оружейника?
— Объяснись подробнее, — велел Семен Степанович. И, выслушав, сказал: — А думал ли, как снесешь, когда дворяне да чиновники, что благородством своим чванятся, принимать ее не захотят?
— Плакать не стану. Друзья истинные, верно, от дому не откажут.
— Тогда — совет да любовь. Жаль только, что следующий год отпуска тебе не положено. Когда же я-то ее увижу?
— Так ей всего пятнадцатый год. Я вовсе не собираюсь еще…
— Вам скоро собраться, — уверенно сказал Семен Степанович. — Но хоть годок пождите. Я для такого случая в Тулу осенью приеду, как работы сельские закончу, слово даю.
Этот разговор радостно вспоминал всю дорогу: «И правда, на ту осень Маше станет уж шестнадцатый год. Но захочет ли идти за меня? Так ведь неспроста сгрустнула…»
Сразу по приезде, едва умылся и присел закусить, спросил подававшую на стол Ненилу:
— Ну, как у Доброхотовых, все здоровы?
И увидел, что вся согнулась, затряслась, и слезы, будто только ждали, полились по морщинам.
— Петя!.. Матушка их?.. Маша?
— Она, — тихо, едва вымолвила Ненила.
— Что? — Он уже стоял, сжав край стола обеими руками.
— Потонула, вчерась хоронили…
— Как! С чего? Купаться поздно… — спрашивал он растерянно.
И Ненила, всхлипывая и сморкаясь в передник, рассказала, что четыре дня назад Маша с матерью шла вдоль Тулицы и увидела, как около моста в Чулково старуха, которая полоскала белье с плота, оступившись, упала в воду. Маша бросилась помочь, стала на колени на скользкие бревна, а та, выплыв, схватила Машину протянутую руку и ее за собой с плота стащила. Пока мать кричала, металась по берегу, пока прибежали мужчины, стали нырять и вытащили обеих вместе, прошло немало времени. Качали долго, прибежал Андрей Карлович, давал нюхать спирт, жженые перья, — ничего не помогло, захлебнулись обе…
…Вот до сих пор и слышится иногда Сергею Васильевичу откуда-то издалека: «Помогите нашему Пете…»
Опять
— В любой день ждем вас с Петром обедать. Ободрите его и ко мне в Академию пошлите. Я с ним в канцелярию схожу, чтоб билет для рисовальных классов выправили. Да пусть оденется потеплей. — И сунул Сергею Васильевичу пакет, который до того нес под мышкой.
— Сне что же такое?
— Косынку козьего пуха Мария Ивановна ему посылает…
Принимая братьев Тумановских, Непейцын вспоминал кадетские годы. Как он когда-то, оба быстро поглощали все поданное, и так же слипались у них глаза в конце обеда. Так же уложили их спать, а когда проснулись, то снова с охотой сели за стол.
— Теперь и рекрутскую школу легче будет долбить, — сказал Саша.
— Аль трудна? — спросил, улыбаясь, Непейцын.
— Я еще не всю знаю, а Яшка с любого места… Ну, скажи дяденьке хоть параграф второй.
— Так она же прямо с устава пехотной службы у немца сдута, — заверил старший и начал чеканить без выражения: — «Маршировать, выпрямивши колени, носки вон, ногу опущать не на каблук, а, не сгибая оную, на носок, корпус держать прямо, а не назад, не высовывая брюха, но вытягивая, сколь может, грудь и спину». Таких сорок пунктов, каждый хоть ночью ответь. А запнулся… — Он сделал жест, будто не спеша, с оттяжкой стегает розгой.
— Что вспомнил! — остановил меньшой. — Смотри, пастила розовая…
— А я в пятницу к Марфе Ивановне ездил, — сказал Непейцын.
— Вы? К бабушке? — переспросил Яша.
— А как же, родные ведь, и не дальние. Молоко у ней пил и про разное беседовали. Очень я пожалел, что не у нее пристал. Но кто же знал, что комнаты пустуют? — продолжал Сергей Васильевич. — И на могилку к деду зашли, когда ко всенощной отправилась.
Проводить кадетов до корпусов пошел Федя, который нес часть присланных из Тулы гостинцев для угощения товарищей. Когда он возвратился, Сергей Васильевич спросил:
— Довольны ли ребята остались гостеваньем?
— Вполне-с, — отвечал Федор. — Только Саша все корил: «Вот сам дяденька, полковник и кавалер трех орденов, у бабушки молоко пьет, а ты меня не пускаешь. Теперь все равно в субботу уйду…» Про бабушку да про Полкана-собаку какую-то все бубнил.
— А старший что же?
— Сказал: «Ладно, в субботу поглядим…»
Первый встреченный военный чиновник сказал, что артиллерийские дома стоят на Литейной, рядом с Арсеналом. Двери открыл Верещагин в ваточном шлафроке и колпаке, очень похожих на те, в которых когда-то экзаменовал братьев недорослей. Но сам он стал совсем иным — похудел, обесцветился и обрюзг, обвисли щеки, набрякли мешки под глазами. Сразу узнал гостя и, расцеловав, закричал в комнаты: