Дорогой чести
Шрифт:
«Похоже, что Аркащей и городничество мне золотит, — подумал Сергей Васильевич. — А все спасибо ему…»
Почтмейстеру, который сгорал от любопытства, пока Непейцын пробегал глазами письмо, он прочел все, кроме слов: «…пока продолжаете служить в сей должности…»
— Боже мой, Сергей Васильевич! Сам государь знает о вас! Быть вам генералом! — восклицал Нефедьев, пятясь к двери, чтобы скорей разнести весть по Лукам и отписать о ней во Псков.
— А ведь Аркащей твой тончайшая бестия, — сказал дяденька.
— Из чего вы заключили? — полюбопытствовал
— Ну как же! Ведь сим упоминанием он себя перед государем благородным человеком выставил: вот, мол, все доброе сколь долго не забываю. А значит, уж вашего-то величества благодеяний вовек не забуду. Таков, верно, смысл в сем поступке.
В зимние воскресенья у городничего была особенная забота — ходить на кулачные бои. И здесь на льду сражались разделенные рекой части города, и порой так ожесточенно, что бойцов уносили замертво. Память о Фоме не давала Непейцыну покоя. Еще с осени думал, как сделать, чтобы не случалось хоть смертных исходов.
— Одни молодечеству на ристалище сем выход дают, — философствовал, слушая его, Семен Степанович, — а другие злобу на жизнь несчастливую на чужой морде вымещают. Разве их уймешь?
С первого же боя городничий распорядился, чтобы в часы сражений — а они начинались, как отойдет обедня, — на берег выходили дюжий квартальный Пухов и два самых смелых будочника. Во главе такого отряда он садился на складной стул на берегу, наблюдал за происходящим и, случалось, посылал подчиненных отбивать того, кому, казалось, грозила гибель от ударов обступивших его противников.
Вплоть до масленой такое вмешательство не вызывало возражений. Но тут после боя, в котором будочники едва вытащили из свалки и отвели домой залитого кровью дюжего кожевника, вечером в городнический дом пришли трое — цирюльник, пекарь и кузнец, которые, назвавшись кулачными старостами, просили поговорить с его высокоблагородием. И когда Непейцын вышел, пекарь сказан:
— Так что мы к твоей милости с просьбой.
— Говорите, ребята, — разрешил Сергей Васильевич.
— Пришли мы от всех бойцов, — начал цирюльник, — как твое благородие за справедливость уважаем. А ноне ты неправое дело сделал, когда бутошников на нас наслал.
— Так ведь пятеро одного увечили, — сказал городничий.
— А известно твоему благородию, за что его били? — осведомился цирюльник И сам ответил: — У него в рукавице свинчатку сыскали, когда по злобе Степану Филину переносье проломил. Такого и надо бить-колотить, раз правила не сполняет.
— Вот что! — удивился Сергей Васильевич, — Ах, подлец какой!
Оратор оглянулся на товарищей.
— Я ж толковал, что нас послушают, — сказал он. — Они наших делов не знают, вот и мешаются.
— Но постойте, — сказал городничий. — А вот у меня
— Мы за Тулу не ответчики, — пробасил доселе молчавший кузнец.
— У нас до смерти не бьют, — подхватил цирюльник. — Нос расквасят, ну ребро, другое сломят, так заживет ведь. А до смерти редко бывает, и всё за подлость против своего же брата.
— А прошлые разы, когда я людей посылал?..
— И тогда все зря. Как мы обманщика учим, так твоя милость и шлет своих. А у нас другой раз пятак в рукавицу не возьмет.
— Что ж мне, на бой вовсе не ходить? — спросил городничий.
— Нет, ходи, сделай милость, с горушки любуйся, мы не против, и буточники пущай на случай непорядку при народном стечении, но чтоб в драку их не слать.
— А вы мне ручаетесь, что до смерти никого не забьете?
— На том хоть крест поцелуем, — сказал цирюльник.
— Истинно так! — подтвердил пекарь.
— Как бог свят! — прогудел кузнец.
— Да когда народ в раж войдет, то и вас небось не очень слушает, — не сдавался Сергей Васильевич.
— Ничего, нас-то уважат, — внушительно заверил пекарь.
— Ладно, — закончил аудиенцию городничий. — Но помните, коли убьют кого, то, честное слово, от губернатора приказа добьюсь, чтоб вовсе вашу потеху запретил.
В следующее воскресенье, выйдя на берег Ловати, Непейцын только разговаривал со знакомыми да посматривал на сходившиеся на льду стенки и слушал сопровождавшие сражение устрашающие вопли.
— Еще римляне говорили: «Крик разит не хуже меча», — щегольнул ученостью стоявший около почтмейстер Нефедьев.
— И что, ваша милость, кулачное смотрите? — сказал подошедший купец Овчинников. — Дело грубое, суматошное. А нонче редких бойцовых гусаков стравляют. Вот уж что богатыри в песнях…
— Я не прочь поглядеть, — отозвался Непейцын. — Где? У кого?
— У соседа вашего, Ломакина, подле амбара. Я его вчерась спросил: «Чего господина городничего не попросишь?» — «Совестюсь — говорят, они такие благородные, всё книги читают, вечерами мне в окошко видать…» А я ему: «Так они всякий бой должны понимать, как на кулачников кажное воскресенье любуется и ноги в сражении решились…» И время самое бойцовое — гусыни клохчут, яйца кладут, а гусаки в бой рвутся. Ноне будет впервой выставлен, которого из самого Почепа Анисим Глушков привез, две недели его на парной конине держит. Заклады немалые купцы готовят.
— В Англии тоже гусаками занимаются, — сказал почтмейстер.
— Так, может, пожалуете, честные господа? Я туда сейчас иду.
Они поспели к началу боя. Посредине двора была устроена круглая гладкая снежная арена, обнесенная барьером в аршин высотой, сделанным из бересты, укрепленной кольями. Вокруг на скамьях сидели человек тридцать в шубах, шапках, валенках. При появлении гостей все встали. Ломакин засуетился, приказал принести городничему кресло из дому, почтмейстера усадили среди купцов.