Дорогой чести
Шрифт:
А тут зашевелились купцы. Филиппов заказал фонари не с просеченным железом, а с росписью на стекле — колбаса и бутылка вина. Около дома Мурзина явились такие же, но с головой сахару и чашкой — чай или кофе, не узнаешь, но колониальные товары всяк видит. А у Овчинникова оказались намалеваны крендели и бублики.
Сергей Васильевич
— Дай бог, чтоб следующую зиму горели, а потом надоест возиться, будут стоять без масла, и мальчишки стекла побьют…
Немало времени по воскресеньям отнимало у городничего катанье, начавшееся в крещенье. Несмотря на приказ, отданный обывателям через квартальных и в письменном виде отправленный в магистрат, случалось, что молодые купцы пускались во всю прыть по Соломенской и Екатерининской улицам, пугали народ, а однажды сшибли бабу, которая, правда, с перепугу убежала от полицейских. Городничий наряжал сюда пару будочников и нередко выезжал сам верхом в сопровождении Федора. Если замечал непорядок, то посылал своего «ординарца» и уж на крайний случай вмешивался сам. Отсюда ехали взглянуть на кулачный бой. Лошади пугались воплей, взмывавших над толпой в минуты яростных схваток, но по лицу Феди Сергей Васильевич видел, что он-то не прочь принять участие в побоище.
Однажды, возвратись домой с такой проездки, Непейцын услышал на соседнем дворе крики и пошел посмотреть, что случилось. Поспел в самое время: почепский гусак был только что заклеван новым местным героем. Глушков с горя обругал победительского хозяина, тот его, и дошло бы, пожалуй, до драки между владельцами бойцовых птиц да и между ставившими на них зрителями, если бы не появился городничий, пригрозивший отправить всех под арест.
Но вот наступил великий пост, разом окончив все катания, гулянья, кулачные бои. Хозяйки несли из лавок рыбу и лампадное масло. Медленный благовест плыл над городом. Богомольцы, идя по церквам, бранились, что скользко: тропки перед домами не посыпались песком, днем уже подтаивало и к ночи подмораживало.
В это время года Сергей Васильевич старался меньше ходить пешком. Трость не всегда помогала в гололедицу. Постепенно расслаблялись шарниры механической ноги. Да, сие тульское изделие не чета той, что делалась под присмотром Кулибина. Все будто то, да не совсем. Теперь по будням он предпочитал носить простую деревяшку, сделанную по старому образцу Филей, и с ней же ездил верхом — в седле тульская нога была особенно неудобна. Пришлось только заказать кузнецу стремя со стаканчиком, в который вставлялась палка. Садиться на коня и слезать все ловчей помогал городничему Федя. Он ездил уже совсем свободно, обращался с лошадьми без опаски и ловко носил свой полуказачий костюм.
— Что б ты хотел делать в жизни? — спросил как-то Непейцын.
— То есть как, Сергей Васильевич? — не понял юноша.
— Ну, был бы не крепостной, так что б стал делать?
— К вам опять бы поступил служить, — не задумался
— Кем же?
— А как сейчас: камердином, стремянным — платье чистить, трубки набивать, комнаты месть, коней седлать, вас подсаживать…
— И ничего больше тебе не хочется?
— Хочется. Кинжал и шапку со шлыком желтым, — покраснел Федя.
— Где ж ты такое видел? — улыбнулся городничий.
— На той неделе на базар Михельсоновы псари заезжали.
— Чего так далече забрались? До Иванова верст шестьдесят…
— За щенками какими-то к княжне Давидовой, сродственнице нашей, ехали. И таково-то хорошо одеты! Шлыки на шапках с кистями, у кинжалов ручки белые, костяные.
«Глупыш ты, — подумал Непейцын. — Вот и угадай, кто чего хочет! Или от молодости?» И он сказал:
— Будет тебе шапка с кистью, а насчет кинжала, так мы волков не сбираемся травить.
С княжной Сергей Васильевич вскоре встретился во второй раз. В воскресенье на шестой неделе выехал за город по Витебской дороге один — надо когда-то побыть и самому с собой. Ехал шагом, щурясь от солнца, радуясь теплому ветру, запахам оттаявших полей, перекличке птиц в перелесках. Услышал сзади резвую рысь и обернулся. На двухколеске, запряженной рослым вороным, ехал юноша в смушковом сером картузе. Приближаясь, перешел на шаг и, поравнявшись, звонко окликнул:
— Здравствуйте, Сергей Васильевич!
Княжна! В синем ладном казакине, в серых замшевых перчатках.
— Здравствуйте, — ответил городничий. — Куда путь держите?
— Под Невель, к Григорию Ивановичу Михельсону.
— Насчет собак?
— А вы почем знаете?
Рассказал, что слышал от Феди. Засмеялась, показав ровные белые зубы и ямочки на щеках.
— Их-то и хочу проведать, поглядеть, какая у них псарня. Люди тамошние чего-то много нахвастали.
— И не боитесь одна? Хоть бы кучера брали, — сказал Непейцын.
— Чего ж бояться? Лихих мужиков? — Она взяла вожжи в левую руку и вытащила из-под кожаного фартука двустволку. — А она на что? Пулей заряжена, испытана, осечки не дает. Я ведь стреляю метко. Приезжайте в гости, покажу свое искусство.
— Спасибо, заеду как-нибудь, — пообещал Сергей Васильевич.
— Не заедете! Вы меня опасаетесь, хоть и героем прославлены, — засмеялась княжна. — А зря, я свойственников не обижаю.
— А кого обижаете? — подхватил задиристый тон Непейцын.
— Кто меня тронет, того я царапну… Ну, прощайте! — Она разобрала вожжи, слегка хлопнула ими по крупу коня, и он с места взял широкой машистой рысью.
Непейцын постоял на дороге, смотря, как взлетает на ухабах серый картуз, как покачивается затянутая в казакин талия.
«Заехать, чтоб не смеялась? А о чем говорить? О собаках? В цель пострелять?.. О щенках заботится так, что за шестьдесят верст едет справляться, а как мужикам у нее живется, надо узнать… Стройна, как мальчишка, и хороша, ничего не скажешь. Свойственница!..»