Дорогой чести
Шрифт:
— Ну что ты? Все же хорошо, — сказал он смущенно.
— Хорошо, да когда ж обратно-то? — обронила она и вышла.
«Сыскал-таки дяденька родное женское сердце, — подумал Сергей Васильевич. — А я?.. Где моя Аксинья?»
В субботу городничий решил проведать Моргуна. Выехал после занятий в правлении и раннего обеда, чтобы, особенно не торопясь, к темноте добраться до Ступина. Но проехал верст десять, и повалил густой снег. Да ветер еще бил им в лицо, раздувал епанчу. Своим коленом прижимал
Впереди раздался топот копыт. Сквозь летящий снег проступили контуры ехавшего навстречу всадника. Когда поравнялись, Непейцын рассмотрел чекмень, отороченный лисой, казачью шапку, надвинутую на брови, усы, прищуренные глаза, крепкую руку, принявшую к поясу поводья донского с оленьей шеей и вислым задом коня.
«Псарь господский, а может, и помещик-охотник», — подумал Сергей Васильевич. Вдруг стук копыт раздался сзади. Его нагоняли. «А у меня и оружия нет, нагайка одна».
Всадник был уже рядом.
— Господин Непейцын? — спросил он, учтиво приподняв шапку. Лицо приятное — мужественное, открытое.
— Да… А вы кто ж такой?
— Вы меня не признаете: больно давно не виделись.
— А как же вы меня прознали?
— Вы лицо известное. Но, верно, и меня вспомните, коль назовусь.
— Так называйтесь же.
— Гришку, кучерова сына, помните?
— Гришку? Как вы сказали?.. — переспросил Сергей Васильевич.
— Ну да. Которого маменька ваша сродственнице подарила, а вы еще просили, чтоб с маткой его не разлучали. Аль забыли?..
— Да неужто Гришка? Вот встреча! — поразился Непейцын. — Но встанем так, чтоб снегом не слепило, друг на друга посмотрим.
— И то, — согласился Гришка.
Они отъехали на обочину, встали рядом, спиной к снегопаду.
— Ты в Луки?
— Туда.
— Так поеду и я обратно. Того гляди, с дороги собьешься. А в Луках ко мне заедешь, поговорим, угощу честь честью.
— Спасибо. — сказал Гришка. — Были дитёй просты, так, видно, и остались. Но заехать нонче никак не сумею: послан от своего господина и чтоб сряду обратно. А уж много просрочил. Вот ежели повернете, то можно и рассказать. Про вашу милость я, почитай, все знаю.
— Откуда же? И кто твои барин?
— От сродственницы вашей, ее сиятельства Варвары Федоровны. А барин мой гвардии поручик Григорий Иванович Михельсон.
— Кем же ты у него?
— Стремянным называюсь. По коням и псовой охоте доверенный.
— Позволь, но матушка дарила тебя тетке своей… как ее…
Они уже ехали рядом к Лукам, и снег сыпал в спину.
— Госпоже Хомяковой, добром помянуть ее нечем, — ответил Гришка. — От ней перешел к сыну, капитану фурштадтскому в Петербурге, а уж он продал нонешнему моему барину.
— Как же случилась
— Как-с? По отцовым, видно, кровям оказался я до коней охоч: объездку в любую упряжку и под верх, выбор для покупки и коновальское дело — все понимаю. А фурштадтская рота возила в Кавалергардский полк овес. Вот офицеры и стали меня через барина узнавать: давали неуков объезжать, к больным коням требовать. Господину Михельсону и загорелось меня купить. Триста рублей серебром отдал. — В последней Гришкиной фразе звучала гордость.
— Ну, и как теперь тебе живется? — спросил Непейцын.
— Бога гневить нечего, жизнь не обидная…
— Стой! А к матери своей заезжал? Она у нас птичницей.
— Как же-с! — улыбнулся Гришка. — Только из Ступина, у ней и засиделся. Второй раз всего повидал, хоть в здешних местах два месяца. Поначалу думал просить продать ее моему барину…
— Мы даром тебе ее отпустим, — перебил Непейцын. — Только пусть дяденька вернется — он в гости в Выборг уехал, а мне без него распоряжаться неудобно… Но он спорить не станет…
— Спасибо, Сергей Васильевич, да сама-то из Ступина ехать не хочет. Затем и подъехал давеча, чтоб спасибо за нее давать.
— Но от тебя отдельно…
— Что ж такое, раз ей без обиды? А потом, как рассмотрелся в нашем Иванове, то и думаю, что нечего туда старуху везти.
— Отчего ж так?
— Да барин наш хоть не злой, а шалый. Как стал сам хозяин, и вовсе порядок потерял. Пока трезвый, еще ничего, а как выпьет, то не знает, куда и кинуться. Деньгами сорит, людей без толку гоняет, ночь на день переводит, — никому спокою нет…
Беседуя, доехали до Лук и простились. Григорий поскакал с письмом к княжне Давидовой, опять насчет щенят, как он сказал.
Через две недели возвратился дяденька, очень довольный поездкой, но такой разбитый дорожной тряской, что два дня лежал не вставая, и Сергей Васильевич с Аксиньей натирали его на ночь медвежьим салом со скипидаром.
Несколько вечеров Семен Степанович рассказывал о встрече со старым другом, о красивом городе Выборге, который стоит среди озер. С огорчением передал, сколь вялы и нерешительны оказались в последнюю кампанию главнокомандующие Буксгевден и Кнорринг, хотя под их командой были отличные генералы, как Каменский или Раевский.
— А когда уезжал, надумали еще переход по льду под самый Стокгольм. Будем вестей ждать, как-то оно пройдет? — заключил рассказ дяденька.
— Ежели Кнорринг командовать станет, так навряд с толком, — заметил Сергей Васильевич.
— Нет, туда три отряда идут: Багратиона, Шувалова и Барклая. Последнего близко видал, когда, в Выборге будучи, он к Алеше с визитом приехал. Долголицый, тихий прибалтиец. Под огнем, говорят, хладнокровен, будто в шахматы в комнате играет. А еще наслышался про Аркащея твоего, который тоже там при мне побывал.