Дорогой чести
Шрифт:
Один из сыновей Чичериных болел ангиной, и генеральша вскоре уехала. Когда хозяйка пошла ее проводить, а госпожа Никеева присоединилась к окружавшим комиссионера, Непейцын решил было уйти домой, но возвратившаяся в гостиную вместе с дочерью-подростком Екатерина Ивановна просила его снова присесть.
— Ведь вы в корпусе воспитывались? Яков Яковлевич говорил, что с графом Аракчеевым вместе.
«Неужто и она хочет чему-то к графскому приезду поучать?»— подумал Сергей Васильевич. И ответил холодно:
— Да-с, в корпусе.
— И в ваше время так же сильно мальчиков
«О сыновьях тревожится», — сообразил майор. И сказал иным тоном:
— У нас в корпусе обращение мягкое было. Меня, например, только раз в карцер посадили. А мальчикам вашим сколько лет?
— Тринадцать и двенадцать, маленькие еще. Вот Любочке у нас четырнадцать, она самая старшая.
— Уж не такие маленькие, — успокоил Непейцын, — А есть у них к кому «за корпус», как мы называли, то есть в отпуск ходить?
— Есть, к моей матушке. Вот вы говорите — не маленькие, а старшего в десять лет так наказали, что чуть не умер. Спасибо, лекарь добрый, в лазарете выходил. И за что же? Ко мне убежать хотел от злых товарищей…
— Да, такое, к сожалению, бывает, — посочувствовал Сергей Васильевич. — Но в подобном разе кадету надобно не бежать, а отбиваться — за то и товарищи уважать станут.
— Но он же совсем маленький был, а старшие его мучили. И начальники не защищают… — Глаза Тумановской заблестели слезами.
— Маменька, полноте, — торопливо заговорила Любочка, — папенька так не любят. И гости… — Она оглянулась на двери, как показалось Непейцыну, опасаясь, не идет ли отец.
«Надо его сюда не допустить, пусть успокоится», — решил Сергей Васильевич и, откланявшись, направился искать Тумановского. Тот только что отошел от генеральского карточного стола. Непейцын взял его за рукав и отвел к окну:
— Скажите, Яков Яковлевич, ежели не секрет, откуда вам в такой подробности известны визиты генерал-инспектора?
— От вас не скрою, Сергей Васильевич, хотя и попрошу еще раз, как человека чести, чтоб оное промежду нами. — От бухгалтера, понизившего голос, крепко несло спиртным, и Непейцын, отвернув нос, подставил ему ухо. — Есть в департаменте за инспекторским столом мне приятель… Но надеюсь, что никто никогда…
— Да полноте, будьте покойны…
— Так он журнал ведет лицам, которые с объяснениями приезжают после графских смотров. И будь не дурак, все расспросит да запишет… Записал раз, два, десять, сравнил… Поняли-с? Составил описание, как оно чаще бывает. Занес и отклонения…
— Но зачем ему-то было сим интересоваться? — все еще не понимал Сергей Васильевич.
— Помилуйте! Даже очень зачем, — вновь зашептал Тумановский. — Есть же всегда и такие, которые графского визита трепещут. Они и рады подобное наставление получить. Не в руки, нет, нет — друг мой осторожен, а сам на дому расскажет и за науку сейчас доходец и низкий поклон.
— А вы тоже по памяти?
— Я-с? И я, допустим, по памяти, — хохотнул бухгалтер. — Да могу еще добавить, что во время ротного учения граф, верней всего, кроме раньше помянутых
«На что только не пускаются, чтобы деньгу нажить! И он презирает еще приказных… — раздумывал Непейцын, ковыляя домой. — А Аркащей-то воображает, что падает как снег на голову».
Граф приехал в Тулу через неделю, на рассвете. Оставив на почтовой станции карету и настрого запретив кому-либо сообщать о себе, он вдвоем с адъютантом пошел по городу и, расспросив встречных, направился в инвалидную роту. Однако почтовый смотритель тотчас послал сынишку к полицмейстеру, тот бросился к генералу Чичерину, денщик которого прибежал на дом к Непейцыну. Так вышло, что не успел еще Аракчеев окончить осмотр ротного хозяйства, как Сергей Васильевич в полной форме, с ранее написанным рапортом, в котором проставил нонешнее число, подъезжал к казармам.
«Сделаю вид, будто про корпус вовсе не помню, не видал его никогда. Во всем строгую официальность соблюду, — думал Непейцын. — А уж если захочет сам, так пусть знак подаст…»
— С цейхгауза на конюшню прошли-с, — доложил выскочивший навстречу ротный писарь, видно, стоял у окошка, караулил командира.
— Егор Егорыч здесь? — спросил Непейцын о капитане Козлове, к которому уже сам послал давеча Федора.
— Только пришли-с. И сряду к людям…
Аракчеев стоял около третьего от двери денника, спиной к входу. Фельдфебель Прохоров, зажав между колен заднее копыто гнедого жеребца Веселого, показывал генералу подкову, которую из вежливости очищал от навоза пальцем.
Сергей Васильевич видел сутулую спину в форменном поношенном сюртуке, за которой сцепились два красных кулака, и фуражку, низко насаженную на красные же оттопыренные уши.
— Ладно, пусти ногу, — приказал знакомый скрипучий голос. — Проверь, поручик, на крупе да под брюхом, какова чистка.
Белая замшевая перчатка адъютанта скользнула по атласной шерсти Веселого и осталась без пылинки.
— Молодец, хорошо смотришь за конями! — похвалил Аракчеев.
— Рад стараться, ваше сиятельство! — гаркнул Прохоров. — сутки полные с прошлой чистки прошли, ваше сиятельство.
«Ну и бестия! Верно, сейчас, когда гость уже по роте ходил, коней щеткой да чистым тряпьем протерли», — подумал Непейцын.
Генерал повернулся к двери и встретился взглядом со стоявшим в трех шагах Сергеем Васильевичем. Против прежнего лицом немного худее, щеки втянуты, губы в нитку, а в глазах нечто вроде смешка мелькнуло. Четко приставь ногу, вытянись и замри с двумя пальцами у шляпы, как по-новому, на прусский манер, приказано…
— Рапортую вашему сиятельству, что в причисленной к Тульскому оружейному заводу подвижной инвалидной роте нумер четвертый все обстоит благополучно. Налицо штаб- и обер-офицеров четыре, унтер-офицеров и музыкантов двадцать три, рядовых сто шестьдесят шесть, больных, сданных в госпиталь, семеро…