Дорогой длинною
Шрифт:
– Почему так долго? Почему она кричит так? Там… там плохо что-то? Когда уже всё?
– Отстань!
– отрезала Стеха.
– Не знаю! Сядь и жди!
И, позабыв умыться, быстро ушла обратно в дом. Илья сел на землю там же где стоял, уткнулся лицом в колени, чувствуя вкус горечи во рту. Теперь он точно знал: творится что-то не то. И он, Илья, опять ничего не может сделать.
Утро постепенно перешло в день. Солнце поднялось высоко над землёй, разогретая земля влажно и остро запахла, по небу побежали лёгкие белые облака, стало тепло, почти жарко, и цыгане разлеглись прямо на молодой траве внутри двора.
Всего один раз высунулась голова Феньки, которая велела принести воды, выхватила ведро из рук притащившей его девчонки и тут же скрылась в доме.
Илья, несколько часов кряду просидевший возле крыльца, вдруг встал, подошёл к жене Мишки Хохадо, лущившей семечки у забора, и хрипло попросил:
– Фешка, сделай милость божескую… Зайди, узнай, что там.
– Ты что, дорогой, с ума сошёл?!- выронив на землю пригоршню лузги, замахала Фешка руками.
– Кто меня пустит? Стеха сказала, чтобы никто носа не совал…
– Ну, ты же баба, вам-то можно… Ну, сходи за ради Христа! Сил моих нет!
– Воля твоя, не пойду.
– буркнула Фешка.
– Может быть… Она не договорила: из дома снова появилась Стеха. Илья одним прыжком покрыл расстояние от забора до крыльца, но Стеха, словно не заметив этого, посмотрела через его плечо на мужа и отрывисто сказала:
– Баро, посылай за доктором. Не умею я.
– Да ты вправду… - недоверчиво спросил было дед Корча, но Стеха пронзила его таким взглядом из-под насупленных бровей, что старик без разговоров, по-солдатски повернулся кругом и крикнул внукам:
– Запрягайте! Да не телегу, дурни, тарантас! Живо у меня!
Молодые цыгане гуртом кинулись вон со двора. Илья побежал было за ними, но с полдороги вернулся, сообразив, что если они начнут закладывать тарантас вдесятером, будет только хуже. А из дома уже раздавались один за другим протяжные, хриплые крики, и от каждого у Ильи словно лоскут кожи сдирали со спины. После восьмого Настиного вопля он прыгнул на крыльцо, отшвырнул пытавшихся удержать его цыган и влетел в дом.
После солнечного, яркого дня сумерки в сенях показались Илье кромешной темнотой, и некоторое время он стоял, жмурясь и пытаясь прогнать плавающие в глазах зелёные пятна. И чуть не сел на пол от удара внезапно распахнувшейся двери. Из горницы выбежала Фенька с полотенцем в руках, испуганно спросила:
– Кто здесь?
– Это я.
– сказал Илья, и Фенька, уронив полотенце, схватилась за голову:
– Рехнулся, морэ? Вон отсюда!
– Не пойду.
– Илья не сводил глаз с полотенца в руках Феньки. Та поспешно спрятала его за спину, но он успел увидеть, что оно всё было в крови.
– Фенька, скажи, она помирает? Настя… помирает, что ли?
– Да чтоб твой язык отсох! Дурак! Сгинь отсюда прочь, жива твоя Настя!
– Поклянись, что не умрёт.
– На всё воля божья! Не буду клясться!
– сердито сказала Фенька.
– А ты с ума не сходи. Не Настька первая, не она последняя! Управится, небось…
– А кровь откуда? За доктором зачем послали?!
– Слушай, Смоляко, ты в своём уме?!
–
– Ты сам у кобыл сто раз жеребят принимал! Думаешь, у баб по-другому?! Без крови, дорогой мой, только мухи рожают! А за доктором, потому что… Надо так потому что! За доктором - не за попом, небось! Дитё большое, не пролазит, Стеха боится! Ну… Ну… Ну, ладно, сядь здесь, да сиди тихо, бешеный… С тобой ещё возиться не хватало… Тихо только, смотри! Скажи спасибо, что я, а не Стеха тебя нашла!
– Спасибо.
– машинально сказал Илья, садясь на пол в углу. И вздрогнул, потому что из горницы донёсся новый мучительный крик. Фенька всплеснула руками и убежала обратно. Илья остался один. Зажмуриваясь и прислоняясь спиной к холодным брёвнам стены, подумал: если и доктор не поможет, он, Илья, войдёт, выкинет оттуда к чёртовой матери и доктора, и этих куриц, и всё сделает сам. Если там всё так же, как у кобыл, - он сумеет, видит бог. Мысль была совершенно дикая, но от неё Илья неожиданно успокоился. И когда спустя полчаса в дом быстрым шагом вошёл толстенький доктор Иван Мефодиевич с соседней улицы, Илья даже не стал к нему приставать с вопросами. Просто проводил глазами его приземистую фигуру с саквояжем, опустил голову на колени и снова закрыл глаза.
Прошёл ещё час, два, три. Ни доктор, ни цыганки не появлялись. Настя то кричала, то умолкала ненадолго, и Илья уже надеялся, что вот… всё… Но через несколько минут снова слышались протяжные крики, и снова что-то обрывалось под сердцем. Когда в сенях вдруг хлопнула дверь, Илья взвился как ошпаренный.
– Фенька! Ну, что?!
– Ничего.
– женщина подошла к нему, присела рядом. Илья испуганно заглянул ей в лицо, но в полумраке сеней почти ничего нельзя было разглядеть.
Тем более, что Фенька, не глядя на него, деловито возилась с чем-то, бывшим у неё в руках. Илья недоумённо смотрел на неё, пока не услышал короткое звяканье и не догадался, что Фенька наливает что-то из бутылки в стакан.
– Это чего?..
– Не бойся. Водка. Давай пей.
– Зачем?!
– Господи!
– возмутилась Фенька.
– Первый раз в жизни от мужика такое слышу! Пей, не спрашивай! В другой раз не налью!
Илья слишком устал и извёлся для того, чтобы сопротивляться, и махнул весь стакан единым духом, даже не подумав, что со вчерашнего утра у него крошки не было во рту. Фенька тут же налила ему снова. Илья выпил и это.
А после третьего молча растянулся на полу и захрапел.
– Вот и ладушки.
– удовлетворённо сказала цыганка. Подсунула под голову Ильи свёрнутый мешок, подняла бутылку, стакан и ушла в горницу.
… Ай, мои кони пасутся,
ромалэ
, в чистом поле!
Ай, жеребёнок,
морэ
, вороной-вороной!
Весёлые звуки плясовой звенели в ушах Ильи, постепенно разгоняя тяжёлый, хмельной сон, становились всё звонче и отчётливей, пока, наконец, он не понял, что это ему не снится. С трудом подняв голову, Илья сел, потёр глаза, огляделся, судорожно вспоминая: где он умудрился так напиться? Он сидел на полу в сенях, все кости болели от спанья на жёстких половицах.