Дорогой длинною
Шрифт:
– Охти, красота… Ну, Дмитрий Трофимыч, - и здесь молодец!
Илонка поняла, заулыбалась. Её личико раскраснелось от скачки, волосы выбились из кос и покрывали стройную фигурку до талии. Жёлтая, мокрая от росы юбка облепляла колени; босые ноги Илонка украдкой тёрла одну о другую. Монеты на шее уже не было - вместо неё красовалось золотое ожерелье с крупными гранатами, которое Митро купил вечером на Кузнецком мосту и невесть когда успел надеть на шею будущей жены.
Макарьевна повела её к столу. Петька тем временем деловито шептал на ухо жениху:
– Сейчас выпьем - и тащи её живее в постель… Успеть надо, пока эти котляре
Варька разлила вино по стаканам. Все выпили стоя за молодых. Поспешной скороговоркой пожелали здоровья, счастья и охапку детей, - и Макарьевна широко распахнула двери в спальню. Там было темно, лишь смутно белела перина.
– С богом, Дмитрий Трофимыч.
Митро взглянул на невесту. Та вспыхнула так, что на миг сравнялась цветом с гранатами на своей шее. На потупленных глазах выступили слёзы.
Низко опустив голову, она засеменила к спальне. Митро протолкнул её впереди себя, сам обернулся с порога.
– Вы сидите пока…
– Не беспокойся, - отозвался Петька.
– Если что - покличьте.
Тяжёлая дверь спальни захлопнулась. Макарьевна, подойдя, навалилась на неё всем телом, закрывая плотнее.
– Вот так, - она несколько раз истово перекрестила дверь, вздохнула.
– Ну, давай бог… А мы, пожалуй, ещё выпьем. Ванька, Ефим, где вы там, скаженные? Тащите гитары свои! Свадьба всё-таки!
Вскоре начало светать - под закрытые ставни подползла бледная полоска зари. Цыгане не спали - тянули вино, вполголоса разговаривали. И не заметили, как хозяйка дома, поднявшись, вышла из дома.
На дворе - предрассветная мгла, туман, сырой запах травы. Макарьевна, тяжело ступая, сошла с крыльца. Оглядевшись, позвала:
– Варенька… Дочка, где ты?
Варька сидела, сжавшись в комок, у заборного столба. Её платье было выпачкано землёй и травой, причёска рассыпалась, и волосы спутанными прядями висели вдоль лица. Когда Макарьевна подошла и встала рядом, она уткнулась лицом в ладони.
– Ну, что ты, доченька… - задумчиво сказала Макарьевна, глядя через забор на пустынную, ещё сумеречную улицу.
– Всё равно женился бы когда-нибудь…
– Я знаю, - хрипло сказала Варька.
– Не ждала только, что так… так скоро.
Ты не подумай, у меня и в мыслях не было, что я… что на мне… когда-нибудь… Он на меня и не глядел никогда. Дэвлалэ… - она вдруг снова залилась слезами.
– За что мне это… Зубы эти щучьи, морда эта чёрная… За что?!. Господи, Макарьевна, милая, ты бы слышала, как Митро пел сегодня! Всю жизнь вспоминать буду, в могилу лягу - не забуду… "Всё недосказанное вами, всё недослушанное мной…" Господи, если б я хоть немного, хоть вполовину, как эта девочка, Илонка, была… Макарьевна вздохнула. Двор уже заливало розовым светом, туман у ворот рассеивался. На Садовой простучала по камням первая пролётка. Из-за крыши Большого дома выглянул алый край солнца. Варька, не поднимая головы, притянула к себе ветку смородины, всю, как бусами, унизанную серебристыми холодными каплями. Собрав росу в ладони, протёрла лицо.
Сорвала лист лопуха, высморкалась. Тихо сказала:
– Уеду я. Прямо сегодня и уеду.
– А… хор как же?
– осторожно спросила Макарьевна. Варька с кривой усмешкой отмахнулась:
–
Глава 11
Котляры пришли на другой день к вечеру - видно, долго искали по Москве дом Васильевых.
За это время Митро успел провернуть множество необходимых дел: вопервых, спозаранку упасть вместе с женой в ноги матери и Якову Васильевичу; во-вторых, с удовольствием рассказать сбежавшимся домочадцам, как было дело; в-третьих, прикинуть размер возможных неприятностей и отрядить сестёр в лавки за вином и едой, а кухарку Дормидонтовну заставить собирать праздничный стол; и в-четвёртых, собрать на всякий случай в Большом доме мужчин посильнее.
К счастью, со всем этим успели вовремя, и, когда семья Илонки постучалась в двери Большого дома, их встретила целая толпа с Яковом Васильевым во главе. Митро в это время бешеным шёпотом ругался с Петькой Конаковым:
– Последний раз спрашиваю, дашь денег или нет?! Сват бесштанный!
– Да, Арапо, вот чтоб меня разорвало, нету! Нету, и всё! Тыщи мало тебе?! Из меня и так мать теперь всю душу выдернет…
– А я тебе говорю, - давай еще одну! Я ведь тоже выдернуть всё, что хочешь, могу… Да верну я тебе ещё до Троицы, жмотище, обернусь с конями и верну! Не понимаешь, что ль, что надо до зарезу?!. Мне с этими болгарами ещё всю жизнь знаться, если всё, даст бог, утрясётся… Котляры вошли солидно, не спеша. Отец Илонки, высокий старик с сухим и умным лицом, нервно постукивал по полу палкой с массивным набалдашником из чернёного серебра. Сразу определив старшего в доме, он уткнулся в Якова Васильева острым взглядом, в котором пряталось волнение.
– Здравствуйте, ромалэ, - не очень уверенно заговорил Яков Васильич. – Милости просим в наш дом. Чем богаты - всем с вами поделимся.
Воцарилась мёртвая тишина. Молодые цыгане, сгрудившиеся вокруг хоревода, разом подобрались. Котляры, толпившиеся в дверях за спиной старика, тоже поглядывали недобро. Минута была напряжённая.
Старик-котляр молчал. Вместо него подала голос мать Илонки - немолодая, но ещё красивая цыганка с тяжёлыми золотыми монистами на груди и причудливо заплетёнными косами, уложенными под шёлковым платком.
– Где наша дочь?
– сердито и встревоженно спросила она.
– Ваши увезли, мы знаем. Те, которые вчера в табор приходили.
Яков Васильевич оглянулся назад. Митро с Илонкой вышли к котлярам и второй раз за день опустились на колени.
– Простите меня, ромалэ, - Митро старательно удерживал на лице покаянное выражение.
– Богом клянусь, я вашу дочь честно взял. Она мне жена теперь. Пусть все знают. И денег я за неё столько дам, сколько запросите.
– он покосился на стоящего в дверях Петьку, тот чуть заметно пожал плечами, неохотно кивнул. Мать Илонки шагнула к дочери.