Дорогой длинною
Шрифт:
В голос, как по-мёртвому! Кричала, что ежели я ей не скажу, она под пролётку бросится! И бросилась бы! Настьки ты, что ли, не знаешь?
– Так ты ей сказал!!!
– загремел Митро на всю улицу.
– Ну, сказал… - буркнул Кузьма.
– А куда деваться было? Она еле дослушала, за дверь кинулась, на извозчика вскочила, - и только и видели…
– Да что ж ты, нечисть, сразу-то ко мне не пришёл?! Господи, где ремень, я сейчас этого паршивца… - Митро в самом деле схватился за пояс, и Кузьма мгновенно, как уличный кот, вскарабкался на огромную ветлу у забора. Свесившись из развилки, пояснил:
–
– Тьфу, сатана… Ну, спустись только, не обрадуешься!
– последние слова Митро крикнул, уже скрываясь за поворотом на Большую Садовую, где стояли в ожидании седоков несколько извозчиков. Кузьма, подождав на всякий случай немного, осторожно слез с ветлы, одёрнул рубаху, посмотрел по сторонам и побежал обратно в Большой дом, откуда уже на всю Живодёрку разносились вопли и проклятия.
Извозчик оказался человеком сговорчивым и за двугривенный повёз Митро через всю Москву в Таганку. Богатые, большие особняки Тверской, расписные дома замоскворецких купцов сменились понемногу низенькими одноэтажными домиками за покосившимися заборами, немощёные улочки утопали в грязи, мокрая листва звонко роняла в лужи капли недавнего дождя. Небо уже темнело, и Митро подумал, что обратно, к выходу в ресторан он никак не успеет.
– Станови здесь.
– сквозь зубы приказал он извозчику, когда они свернули в тесный тёмный проулок, сплошь заросший яблонями и липами.
– Да смотри дождись меня!
– Не бойсь, Трофимыч… - пробасил извозчик. И тут же залюбопытствовал, – А что у вас за баталья сегодня приключилась? Ажно на Садовой слыхать было, как Яков Васильич разорялися… Опять, что ль, кто из теноров запил?
Митро только отмахнулся и, широко шагая, пошёл прямо по лужам к дому.
Войдя во двор, он споткнулся о лежащую в грязи подкову, выругавшись, отшвырнул её сапогом, поднял голову - и остановился, встретившись глазами со стоящей на крыльце дома Варькой.
– Девочка?.. Фу-у, слава богу, здесь ещё… Где Илья?
Варька не ответила.
– Как башка у Ильи, зажила?
– Митро поднялся на крыльцо, встал рядом с Варькой.
– Говорил я, что ничего ему не будет. У конокрадов головы крепкие, лупи их хоть колокольней - нипочём… Да где он? Дрыхнет до сих пор?
Варька, ты чего ревёшь?!
Митро резко поднял за подбородок Варькину голову. Та немедленно отбросила его руку, но уже не могла скрыть бегущих по лицу слёз. Митро, нахмурившись, ждал, пока Варька вытрет глаза рукавом, высморкается в край передника и переведёт дух. Затем, глядя в сторону, глухо сказал:
– Ладно… знаю я. Настька к нему прибежала? Это правда?
Варька молча кивнула.
– Ты знала?
– Нет.
– Не ври!
– повысил голос Митро. Варька ответила не поднимая глаз:
– Не приучена, Дмитрий Трофимыч. Не кричи на меня.
– Прости, девочка.
– Митро невольно смутился.
– Не хотел. Но… как же это так? И ты не знала, и я не знал… и никто?! Ну, что Илья от Настьки ошалел, это, конечно, вся улица видела. Но она-то, она!.. Когда только сговориться успели?! Да любила она его, что ли?! Ведь…
– Любила, Дмитрий Трофимыч.
– вполголоса сказала Варька, и Митро умолк на полуслове.
– Ещё как любила. А что не знал никто - так и слава богу.
Настька
– Не сладилось?
– машинально переспросил Митро. Варька кивнула, прислонилась спиной к сырому от дождя косяку двери.
– Ты лучше сядь, Дмитрий Трофимыч, говорить мне долго… Митро выслушал рассказ Варьки молча, не меняясь в лице, глядя на садящееся за заставу солнце. Когда последний красный луч, прорезав листву, погас и вокруг сгустились сумерки, Варька закончила:
– … и они вдвоём в табор за заставу ушли.
– Так, может… - Митро, не договорив, вскочил. Варька спокойно потянула его за руку.
– Сиди, Дмитрий Трофимыч. Уехали они с цыганами. Догнать, конечно, ещё можно, только ни к чему. Я брата своего знаю. Настя уже жена ему, он её назад не отдаст. Зубами грызть будет, жилы рвать, а не отдаст. И она не пойдёт от него, хоть зарежь. Или ты ей несчастья хочешь?
– Может, не успел ещё, сукин сын… - простонал сквозь зубы Митро, но прозвучало это уже безнадёжно.
– Ах, проклятый, взялся на нашу погибель… И ведь я же сам, я его себе на голову в хор привёл! Да чтоб мои ноги тогда отсохли и отвалились, куда же он Настьку-то нашу потащил?!
– Не потащил, а сама пошла.
– ровно сказала Варька.
– В табор пошла, Дмитрий Трофимыч. Замуж пошла.
– Да место ей там, что ли?! Что она там делать будет?!
– заорал на весь переулок Митро.
– Она - певица! Хоровая! На неё вся Москва ездила! А теперь гадать по деревням начнёт? Христа ради у заборов побираться? Картошку с возов воровать?!
– Успокойся, Дмитрий Трофимыч. Может, когда-нибудь и назад вернутся.
– Вернутся, как же! Кто им даст вернуться?! Да нам теперь бога молить надо, чтобы Яков Васильич Настьку не проклял! Она же замуж должна была идти! Уже сговорено было, Яков Васильич своё слово дал! Ну, и заварили же вы кашу, Смоляковы… На всю Москву теперь разговоров… - Митро умолк, сокрушённо опустил голову. Молчала и Варька. Вокруг всё больше темнело.
Со стороны Москвы-реки потянуло сыростью, вдоль кривых заборчиков вставал вечерний туман. Отовсюду доносился стрекот кузнечиков, где-то на кладбище тоскливо завыла на поднимающийся месяц собака.
– Дэвла, что ж теперь с хором-то будет?
– медленно выговорил Митро. – Разом все голоса разлетелись. Настька убежала, Илья смылся, ты… Эй, а ты-то, может, останешься? Варька, а?! Без тебя-то как? Без тебя низы гроша не стоят!
А "Ветер осенний" кто петь будет? А "Лучину"? А "Луной был полон сад"?!
– Смеёшься, Дмитрий Трофимыч?
– усмехнулась, глядя в сторону, Варька.
– Как это я останусь? Мне только при брате оставаться, больше никак. Не цыган ты, что ли, что я тебе объяснять должна?
– Так ведь и мы тебе родня.
– не очень уверенно сказал Митро.
– Мой двоюродный брат из вашего рода жену взял, забыла? Оставайся хоть ты, Варька, с Яков Васильичем я поговорю, тебя он примет, твоё дело - сторона! Да и тебе в хоре-то лучше, чем по грязи за телегой скакать! Что тебе в таборе, кому ты там… - Митро запоздало спохватился, умолк. Через минуту смущённо покосился на Варьку. Та сидела не двигаясь, молчала. В сгустившихся сумерках не видно было её блестящих от слёз глаз.